|
У чугунных пушек дремал в бараньем тулупе немец-мушкетер. - Тут иди сторожко, тут царь недалеко, - сказал Алексашка. По крутому берегу Неглинной, по кучам золы и мусора они добрались до Иверского моста, перешли его. Рассвело. Над городом волоклись серые тучи. Вдоль стен Кремля пролегал глубокий ров. Торчали кое-где гнилые сваи от снесенных недавно водяных мельниц. На берегу его стояли виселицы - по два столба с перекладиной. На одной висел длинный человек в лаптях, с закрученными назад локтями. Опущенное лицо его исклевано птицами. - А вон еще двое, - сказал Алексашка: во рву на дне валялись трупы, полузанесенные снегом, - это - воры, во как их... Вся площадь от Иверской до белого, на синем цоколе, с синими главами, Василия Блаженного была пустынна. Санная дорога вилась по ней к Спасским воротам. Над ними, над раскоряченным золотым орлом, кружилась туча ворон, крича по-весеннему. Стрелки на черных часах дошли до восьми, заморская музыка заиграла на колоколах. Алешка стащил колпак и начал креститься на башню. Страшно было здесь. - Идем, Алексашка, а то еще нас увидят... - Со мной ничего не бойся, дурень. Они пошли через площадь. По той ее стороне тесно громоздились дощатые лавки, балаганы, рогожные палатки. Гостинодворцы уже снимали с дверей замки, вывешивали на шестах товары. В калашном ряду дымили печки, - запахло пирогами. Со всех переулков тянулся народ. Алексашка оставлял без внимания, - дадут ли по затылку, обругают: до всего ему было дело. Лез сквозь толпу к лавкам, заговаривал с купцами, приценивался, отпускал шуточки. Алешка, разинув рот, едва за ним поспевал. Увидев толстую женщину в суконной шубе, в лисьей шапке поверх платка, Алексашка заволочил ногу, пополз к купчихе, трясся, заикался: "У-у-у-у-у-богому, си-сисиротке, боярыня-матушка, с го-го-голоду помираю..." Вдова купчиха, подняв юбку, вынула из привешенного под животом кисета две полкопейки, подала, степенно перекрестилась. Побежали покупать пироги, пить горячий, на меду, сбитень. - Я тебе толкую - со мной не пропадешь, - сказал Алексашка. Народу все подваливало. Одни шли поглядеть на людей, послушать, что говорят, другие - погордиться обновой, иные - стянуть, что плохо лежит. В проулке, где на снегу, как кошма, валялись обстриженные волоса, - зазывали народ цирюльники, щелкали ножницами. Кое-кого уж посадили на торчком стоящее полено, надели на голову горшок, стригли. Больше всего шуму было в нитошном ряду. Здесь бабы кричали, как на пожаре, покупая, продавая нитки, иголки, пуговицы, всякий пошивной приклад. Алешка, чтобы не пропасть, держался за Алексашкин кушак. Когда опять вышли к площади, - кто-то пробежал, про что-то закричал. С Варварки поднималась большая толпа. Гикали, свистели пронзительно. Стрельцы несли на руках избитого человека. - Православные, - со слезами говорили они на все стороны, - глядите, что с купцом сделали... Этого человека положили в чьи-то лубяные сани. |
