Я до сих пор не знаю, кто тогда был прав. Просто позабыла ту неприятную историю. И если уж вспомнила ее у полковника Измайлова, значит, в воздухе гуще дыма клубилась напряженность. И верно, не успела я приложиться к своей пачке облегченных «Мальборо», как Вик заявил, что ему необходимо молоко в кофе. Ему! Moлоко! Было ясно: он хочет остаться один и выпирает меня в магазин хоть ненадолго. Но то, что молоко ему все таки придется доставить, свидетельствовало о потребности в общении. Человек нуждался в паузе, в настрое на мое присутствие. Обидеться? Если идти по этой дорожке, жизнь превратится в ад. Рано или поздно придется у себя поинтересоваться: «Почему меня постоянно обижают все, кому не лень?» И ответ может прозвучать страшно.

Я поднялась со второго на третий этаж в собственную квартиру, переоделась, прибралась, вновь переоделась, прихватила пакет молока и спустилась к Вику.

Полковник перебесился в одиночестве и пребывал совсем в другом расположении духа. Правда, за каприз извинять не стал, а, морщась от омерзения, залпом принял внутрь стакан коровьих даров. Ого, и ему было не чуждо умение себя наказывать. Но скрытный Измайлов решил взять реванш. Потому что без наводящих вопросов рассказал, кем оказался найденный мною в озере труп. Он с лихвой вознаградил меня за сдержанность.

Десять дней никому не нужное тело пролежало в холодильнике, будто в Мавзолее. Сходство усугублялось тем, что к нему часто выстраивалась скорбная молчаливая очередь. Я и не предполагала, как много в городе пропавших без вести, ушедших и не вернувшихся. Не мегаполис, а фронт какой то. Причем передовые позиции. Даже выборочно, с учетом пола, возраста и срока пропажи покойного, набралось пятьдесят братьев, сестер, матерей, отцов и жен. Опознание… Это смесь проницательности и мути в глазах, потливости, невзирая на холод морга, обмороки и надсадный, пугающий ликованием шепот:

– Не он… Не мой… Не наш…

Однако, сколько людей, столько и судеб. Доходило до маразма. Какая то безутешная почти вдова крикнула:

– Господи, когда же Петьку сюда завезут? Сил нет, ни замуж податься, = ни еще куда.

А пьяненький мужичонка слезно просился пустить его поспать в прохладе. Уж очень разморило бедолагу от жары и водяры. Еле выдворили.

Получалась ерунда. Еще предстояло расследовать, кто задушил человека леской, утопил, примотал бесчувственное тело к коряге и унес одежду с обувью, а сведениями о том, кого убили, разжиться никак не удавалось. Осмотр места происшествия закончился триумфом преступника. В руководимом полковником Измайловым отделе все громче становились пораженческие разговоры. Виктор свет Николаевич зверел, но до поры до времени крепился и притворялся гуманистом. Он каждый «висяк» воспринимал как пощечину себе и обществу. Он обожал криминальные загадки высокой пробы и не терпел, когда его водили за нос не способные спланировать оригинально убийство люди. Он уважал интеллект в любых проявлениях. А в этом интеллектом и не пахло. Если бросить труп в плавках, без документов и прочей всячины, заполняющей летом карманы мужских брюк, так и личность убитого не определят профессионалы, что ли? Фотографию неизвестного мертвеца показали по телевизору. Причем пощадили зрителей и выбрали ту, где смерть похожа на сон. Никто не откликнулся на призыв сыщиков о содействии. Это было уже серьезно. Это уже навевало цитаты о потерянности современного человека в «каменных джунглях».

– Город – большая деревня, – наставлял Измайлов лейтенанта Бориса Юрьева. – Тут не спрячешься от сплетен. Полина за пару часов разыщет по телефону кого угодно.

– Кого, Виктор Николаевич, кого? Скажите, и мы не хуже вашей авантюристки справимся.

При словах «ваша авантюристка» Измайлов всегда хитро ухмыляется. Борис меня не выносит и числит в непреодолимых помехах Измайловской психике и их общей работе.