И все это умышленно, в составе группы, по предварительному сговору!

— Зато хоть химическую дурь на меня не повесят, — утешил я отражение и, подумав, решил не бриться.

Отражение криво-криво ухмыльнулось в ответ на фразу о химической дури. И правильно ухмыльнулось! Фактических статей мне достанет на три расстрела и два пожизненных срока, если попадусь европейскому правосудию, слюнявому, как моя подушка. А ведь запросто можно схлопотать лазерный импульс в кокпит или ракету под брюхо…

«Надо валить, Румянцев, ой надо! Вот только куда?»

Безнадега… Вопросов было много, один гаже другого.

Упаднические размышления прервал интерком.

Бодрый голос Тойво Тосанена:

— Румянцев! Что ты т-там бормот-таешь? Хватит спать, давай иди в инструктажную, нас всех собирает Кормчий!

— Тойво, ты — самое хреновое, что может случиться утром! — воскликнул я. — Ты что, сегодня дежурный?

— Какая разница? Ты уже опаздываешь! Начинай спешить! — Интерком замолк.

Да пожалуйста! Я впрыгнул в потертый комбинезон, подождал секунду, пока вакуумная система не усадит ботинки по ноге, и направился к выходу.

И впрямь надо спешить, база-то огромная!

Интересно, кого «всех» собирает Блад в инструктажной? Все туда не влезут, да и общаться с широкими пиратскими массами Иеремия предпочитал в Храме Воздаяния. И раз, и два — очень странные дела.

Как я и ожидал, «все» оказались четырьмя пилотами, плюс ваш покорный слуга. Помимо Тойво в инструктажной сидела Фэйри Вилсон, ослепительно эффектная даже в мешковатых армейских штанах и армейской же майке. Майка облегала и совершенно не скрывала ее налитого бронзовой силой гибкого тела, так что я даже невольно проснулся.

Третьим был китаец Линь Бао по кличке Конфуций. Полноватый узкоглазый пельмень с дьявольской реакцией, имевший привычку разгуливать по базе в тапочках на босу ногу. Ну а четвертый — Йоганн Вестервальд собственной персоной.

Жилистый, смуглый мужик лет сорока пяти, он словно состоял из одной кожи, под которой угадывалась опасная близость скелета. В отличие от Натана Зельдра, он никогда не сидел в тюрьме, но все равно был покрыт устрашающими татуировками и изъяснялся на такой вычурной фене, что понять его иногда бывало затруднительно.

Блада в зале не было, вождь задерживался, остальные увлеченно общались.

— Давай сюда, не пузырься, братан! — поприветствовал меня Вестервальд и погрыз зубочистку, источавшую сильный запах сандала.

Я подошел к нему и сел. Мы обменялись рукопожатиями, а Вестервальд, сидевший прямо на голографическом проекторе, продолжил какую-то увлекательную историю из своей биографии.

— Ну чего дальше, сестра? За что я базарил? — спросил он у Фэйри и, не дожидаясь ответа, сказал: — А! Ну и короче, зажимаю тех фраеров. Заголяю перо и говорю, мол, хиляй сюда, голубь, коцать буду! Смотрю, оба, как перо просекли, потекли с мамиными запахами, гниды казематные. Чо, говорю второму, чо, добазлались? Маза базар держать! Твой брателло за язык не отвечает, так что оба торчите мне по двадцать хрустов. И ты втыкаешь, первый-то на беспредел пошел! Достает волыну! Я, сукой буду, чо за козел…

Вестервальд живописал свои крайние приключения на Кастель Рохас, которые закончились его арестом.