|
Снует по каналу, через который на ту сторону идет "черный антиквариат". – Ларка знает? – Вот это мне и хотелось бы установить, – сказал Мазур. – Пока что – гадать не берусь. Может, да, а может, и нет. Скорее всего, нет. Так частенько случается, это не романисты выдумали, – когда разведка примазывается к нелегальным каналам, идущим через границу. И, как правило, мало кто из господ контрабандистов знает подлинное лицо иных своих сообщничков. – Хочешь откровенно, Степаныч? – спросил Гвоздь. – Меня эти ваши шпионские дела нисколько не занимают и не прельщают. – Он мимолетно усмехнулся. – Я, знаешь ли, твой ровесничек, а потому – тоже старой закваски. Когда все шпионские дела проходили по такой статье, от которой следовало бежать, как черт от ладана... Ну, с тех пор много воды утекло, кодекс помягчел, по крайней мере, в шпионской его части, но все равно... Не хочется мне лезть во все это. Я – справный мужик, понимаешь? У меня изба, хозяйство, скотина в хлеву мычит, хлеба колосятся и все такое... Не хочу я лезть в чужие игры... – Иными словами, не болтать мне с Ларой по душам? – Степаныч... – досадливо поморщился Гвоздь. – Оно мне надо? Это ж означает, что с вами, как ни крути, придется в какие-то отношения вступать – именно так это и называется, уж ты не лукавь... Один бог ведает, что вы там из Ларки выдоите и с кем потом информашками поделитесь... – А моего слова мало? – поднял бровь Мазур. – Степаныч! – проникновенно сказал Гвоздь, картинно приложив руки к груди. – Тебя я уже изучил от и до. Будь это чисто твоя игра, я бы твоему слову верил, без колебаний, сам бы тебя к этой стерве отнес и свечку бы подержал, возникни такая надобность. Но ты ж не от себя самого пришел. За тобой – орда начальничков, масса совершенно неизвестного мне народа... Можешь ты мне дать гарантию, что это куда-то на сторону не унырнет? – Не могу, – подумав, признался Мазур. – Вот видишь... Извини, но... – Фомич, – сказал Мазур тихо и чуть ли не с грустью. – Давай еще раз все обдумаем... Ты не подумай, бога ради, что я тебе угрожаю, я ж понимаю, как тебя жизнь била, как ты привык на угрозы плевать с высокой колокольни... Я просто хочу тебе ситуацию обрисовать детальнейше. И без угроз, и без недомолвок. Повторяю, я ж не сам пришел, Фомич, не по своему капризу. Меня контора послала. А у конторы этой есть испокон веков только два состояния – в отношении своем к внешнему миру и всем населяющим его индивидам: она либо равнодушна, либо смертельно опасна. И только так, третьего не дано, понимаешь? Я не поэт, за метафорами не гонюсь, но если бы мне поручили придумать образ, я бы изобразил нечто вроде дракона с компьютером в бронированной башке... Контора, конечно, не та, что лет двадцать назад, чешуя пообсыпалась, задняя левая лапа хромает и все такое прочее, – но жив дракон, и компьютер в башке исправно жужжит и щелкает... И нет ни морали, ни законов, ни лирики. Есть одна железная необходимость. Если приказано достичь конкретного результата – будь уверен, результат выдерут с мясом и с кровью. Нет словечек вроде "не получилось" и "жалко"... Уж я-то знаю, я в этой системе живу всю свою сознательную жизнь, лет тридцать с гаком, как только форменку надел... отдельные хомо сапиенсы еще могут рассуждать, жалость испытывать, учитывать чины-ранги-положения, а вот система ни жалости, ни колебаний не знает. Прет гусеницами по головам... Я не угрожаю, Фомич, я просто толкую, как битый жизнью с битым жизнью... Он встал, подошел к окну и, заложив руки за спину, смотрел во двор – чтобы дать собеседнику хоть какую-то иллюзию свободы выбора. |
