Он меня за дуру держит? Я медленно поворачиваюсь, держа дневник Каси обеими руками. Увидев его, пан Лозинский печально вздыхает.

— Умница, вот так… Вы ведь очень умная девушка, правильно? Талантливая. Необычная, — он шарит рукой у себя за спиной, и я понимаю, что он запер дверь, ведущую в лазарет, на ключ. — Так вышло, что и проблемы у вас необычные. Я хочу только помочь. Вы мне верите?

Он улыбается. Так широко и искренне, что мне хочется плюнуть ему в глаза. Чертов псих!

Пан Лозинский делает несколько шагов ко мне, а ведь отступать некуда. Я лишь сильнее вжимаюсь в край стола, сильнее вцепляюсь в края красной тетради.

— Не будет ни клетки, ни холодных ванн, обещаю, — доктор продолжает заговаривать мне зубы. — Мы будем только гулять и беседовать. Мы станем слушать музыку. Вам ведь понравился Шопен, так? Пусть будет он. Однажды вам станет легче, уверяю! Тогда я отпущу вас, как птицу в небо. Никто не причинит вам вреда…

В последнюю секунду я все же замечаю его выпад и бросаюсь в сторону, сметая со столешницы целый ворох исписанных листов.

Задыхаясь, смотрю доктору прямо в глаза. Он выше меня, он сильнее. Дверь заперта. Что же делать?

— Что же вы, Магдалена, — с легкой укоризной говорит Виктор Лозинский. Его зализанные волосы растрепались. — Если будете упрямиться, то заниматься вами буду не я, а полиция. Я лишь хочу вас защитить.

И это говорит мне мерзавец, который наблюдал, как я сплю?! Я рывком тяну на себя гобелен, на котором стоит граммофон, и тот с хрипом летит под ноги доктору. Тот спотыкается, и вся его угловатая, как циркуль, фигура валится на пол. Я прыжком оказываюсь у дверцы, ведущей в тайный коридор, потому что теперь это мой единственный выход. Доктор барахтается в складках гобелена, но тянется следом. Я почти скрываюсь в коридоре в ту секунду, когда дубовая дверь всем своим весом обрушивается на мою руку. Я слышу тихий треск и собственный вопль.

Перед глазами все белеет, будто я смотрела на солнце. Боль пронзает каждую кость в моем теле, отзывается в каждом нерве, проходит током до кончиков ногтей и волос. Я падаю внутрь коридора.

Черт, я не могу вот так лежать, я должна спасаться. С трудом я поднимаюсь на ноги и пытаюсь убраться подальше от кабинета доктора. Коридор все так же ярко освещен — мне негде спрятаться.

Я еле переставляю ноги. Перед глазами плывут стены, лампы. Когда я оборачиваюсь — доктора еще нет.

Мне удается пройти еще десять шагов, цепляясь за стену и ежесекундно замирая от страшной боли в руке. Доктора все еще нет.

Он пошел за подмогой?

Мадонна, дай мне сил! В последний раз.

Я должна бежать прочь, но не могу.

Руку жжет раскаленным свинцом, я не могу и пальцем пошевелить — сломана. Глаза почти не видят, ослепленные слезами и болью, но я знаю, что мне нужно вперед, вперед, вперед, как можно дальше от доктора.

Я потеряла Касин дневник. Но сейчас не до него — живой бы остаться. Но теперь я все расскажу пану следователю! Только бы вырваться.

За спиной вдруг стучат подошвы доктора. Он выкрикивает мне что-то в спину, будто его слова способны убедить меня отдаться ему на милость, позволить и дальше лепить из моего сознания все, что ему вздумается.

«Он перлы и радость и счастье сулит».

Оборачиваюсь и вижу, как что-то блестит в его руке. Скальпель?

Сбегаю вниз по каким-то ступеням. Как я могла не заметить их раньше? Лестница ведет в подвал. Здесь жарко, как в аду, — это все из-за котельной. Я помню, как чуть не испеклась в одной из здешних коморок. Значит, здесь должен быть человек, который занимается котлом.

— Помогите! — кричу я первое, что приходит в голову.