Я сходил на почту и опустил письмо в почтовый ящик.

Когда я вернулся, меня уже ждал ответ.

Я не трогал его до следующего утра. И за это время ничего не случилось. Я больше не получил ни одного письма. Никто ко мне не явился. Как я думал, как надеялся, он ничего не мог мне сделать, он мог только писать письма. Это придало мне уверенности. Палки и камни могут сломать мне кости, но слова не могут причинить мне вреда.

Когда я наконец вскрыл конверт, то нашел один обманчиво простой вопрос: Когда встреча?

Я ответил так же кратко: Завтра, в 9.00 — и отослал письмо на адрес Шангри-Ла.

Наутро в девять часов я стоял на пирсе и смотрел на океан. На душе было тревожно. Я с трудом сохранял внешнее спокойствие, но все же чувствовал себя неплохо, поскольку собирался безнаказанно провернуть дельце, которое в общем-то не должно было сойти мне с рук. Адреналин бурлил в крови, и впервые я подумал, что у меня есть шансы. Я представлял себе гнусного типа ростом в десять футов, кипящего бессильной яростью на пороге той квартиры. Я все еще думал о нем как о монстре — а как же еще? — однако не из таких, что пьют человеческую кровь или разрушают города. Он же сочинял письма. Он не мог быть настолько страшным.

Эта мысль улучшала мое настроение, придавала мне смелости.

Я весь день бесцельно бродил по побережью, перекусил в захудалой забегаловке, специализирующейся на тако с рыбной начинкой. Я хотел позвонить Эдсону, удостовериться, что с ним все в порядке, но, насколько я знал, за каждым моим действием пристально следили, и я не хотел усугублять тяжесть его положения.

Ближе к вечеру я зашел в туалет ресторана «Бургер Кинг» и, когда собирался уже мыть руки, обнаружил на краю раковины адресованное мне письмо.

Я быстро огляделся по сторонам, но в помещении, кроме меня, никого не было. Я осторожно, словно боясь, что конверт взорвется, вскрыл его. Внутри был не лист писчей бумаги, не линованный листок из блокнота, а туалетная бумага. Клочок двуслойной туалетной бумаги с посланием, написанным шариковой ручкой.

Я иду. Жди меня в полдень.

Не указано, где ждать, но я почувствовал, что на этот раз место не имеет значения. Он явится, где бы я ни был. Я здорово навострился читать между строк и понял, что игры закончились. Время пришло.

Где мне ждать его? Может, в каком-нибудь общественном месте? В толпе в молле? На пляже среди загорающих и серферов? Но вряд ли это как-то меня обезопасит. Верховного свидетели не смутят и не остановят. Черт побери, да он, вероятно, и не человек вовсе.

Еще одна причина для встречи один на один.

Пусть покажется сентиментальным или старомодным, но я считал это нашим личным делом и не хотел втягивать в него других.

Я решил встретиться с ним в домике Эдсона. В месте, для меня самом близком к понятию своей территории, и, хотя вряд ли я получу там какие-либо преимущества, хотя бы буду чувствовать себя комфортнее. Я знаю планировку дома, знаю, где что лежит. Я смогу маневрировать, если придется.

Вопрос в том, что сказать ему. Я получил шанс, о котором просил в письме за письмом, шанс встретиться с ним лицом к лицу, шанс высказать ему все, что хочу.

А чего я хочу?

Я хочу, чтобы он оставил меня в покое, чтобы позволил мне жить своей жизнью и не вторгался в нее, чтобы держался подальше от моих друзей и родных. Я хочу, чтобы он освободил тех Писателей Писем, которые хотели освободиться, чтобы вернул Элен и Фишера к их настоящим семьям, чтобы отпустил по домам остальных моих друзей. Это на личном уровне. В более широком смысле я, пожалуй, хочу, чтобы он… остановился. Я понимал, что это невозможно. Я с трудом освобождался от безразличия и равнодушия, а ведь мне было всего за тридцать. Он же столетиями, возможно, тысячелетиями вербовал Писателей Писем, воспитывал их в своей вере, создавал для них особый мир. Насколько я знал, он манипулировал человеческой историей столько времени, сколько существовала письменность.