— Насильно только в тюрьме держат. Я вам не советую.

— Доктор, а можете вы мне дать справку, что я нуждаюсь в постороннем уходе? Сын тогда из армии вернется.

— А вы нуждаетесь в постороннем уходе?

Следующая больная — желтая. Несмотря на полноту, черты лица немного заострившиеся.

— Так больно? А здесь, в больнице, рвота была? Здесь?

— Ой!

Красноречивый ответ.

— Все-таки придется вас оперировать. Камни в желчном пузыре у вас.

— Может, обойдется? Может, мне лучше съездить на курорт? Подлечиться. Диету строже соблюдать.

— Ну какой курорт? — Он вытащил из кармана камень, показал ей. — Вот такие в вашем пузыре. Нет у нас сейчас такого лекарства, чтобы камни эти уничтожить. Разве что царскую водку в пузырь влить.

— На курорте я окрепну, а то я сейчас сильно ослабела.

— Что же ждать, время терять? Вы просто себя хотите обмануть. Оттянуть время. Вам сейчас под шестьдесят. Будете старше. С годами ваше состояние не улучшается. Оперировать будет опаснее. Ну, подумайте. Мы вас не торопим, а насильно никто оперировать вас не будет.

Следующей больной можно выписываться.

— Будьте здоровы. Старайтесь к нам больше не попадать.

Его ругают за отсутствие санпросветработы в палатах. А это что же? Его обходы, его разговоры во время обходов — это, не санпросвет? Но это не специальные беседы для больных. За такую работу галочку в плане не поставишь.

Потом он дает наркоз. И старается этим ограничиться. Оперируют другие. Если бог не поможет — оперирует и он.

А после окончания работы начинается работа. Надо писать истории болезни. Он садится за стол и скрупулезно и подробно пишет все, что полагается. Мы не пишем все, что полагается. А он пишет. И ворчит при этом:

— Говорят: пишите короче. А чуть жалоба или того хуже — следствие, сразу лезут в истории болезни: как мы написали, все ли мы написали. И даже забывают существо жалобы или прегрешения. Нечего лицемерно призывать к коротким записям. Измените систему контроля. И глупые записи сами собой отпадут.

Ворчит он чаще всего в воздух. Ни к кому не обращаясь.

Пишет медленно и долго. Два дела одновременно он делать не может, да и не хочет. Надо закурить. Он встает. Аккуратно расправляет свой белоснежный накрахмаленный халат. Поправляет великолепно отглаженные брюки.

— Я стираю и глажу сам. В лагере всему научился. Вовсе я не считаю, что жена это сумеет сделать лучше.

Зажигает спичку о самый краешек коробка. К концу коробка обе чиркалки ровненько и полностью заштрихованы. Затем курит. Курит и думает.

Докурил. Можно продолжать работу.

Пишет.

Мы все давно уже кончили. Иногда я сажусь и помогаю ему писать.

— Олег Алексеевич! В изоляторе больной плохо!

Дописал все истории болезни его. А он еще там. Покурил. Он еще там. Пошел своих больных посмотрел. Он все еще там.

Пойду к нему.

В изоляторе бог знает что делается. Около больной капельница стоит. Из носа зонд торчит — желудок промывают. Плачущая сестра убирает клизму.

Сестра молодая. Только что пришла из училища. Еще ни к чему не привыкла. Загонял, наверное. Жить учит, работать. Теперь не дождешься его. Надо домой ехать одному. Вышел сказать, чтоб я не ждал. И сестра тут же вышла. Передохнуть.

— Тяжелая была. Я вином немного напоил. Сразу легче стало. Видишь, какая сейчас спокойная. Лежит. Блаженно улыбается. Теперь пойдет на улучшение. Я знаю.

(Как будто можно быть уж так уверенным!)

— А что с сестрой? Чего она у тебя плачет?

— Да ну их! Приходят к нам такие пушистые, круглые, пучеглазые.