— Комплимент?! Боже правый, Майкл! Не обманывает ли меня слух?

Говорила она дерзко, но почему-то старалась не смотреть ему в глаза. В пристальном серьезном взгляде Майкла было что-то очень ее смущавшее.

Впрочем, он всегда ее смущал.

От него исходило ощущение спокойной, но грозной силы, как будто он стремится к какой-то тайной цели и готов опрокинуть любые препятствия на своем пути.

«Не глупи! — приказала себе Мона. — Еще не хватало его бояться!»

Если уж на то пошло, каких таких целей он достиг в Литтл-Коббле? И все же, как и в прошлые годы, Моне было нелегко разговаривать с ним как ни в чем не бывало.

— Ты рада, что вернулась?

Короткие и настойчивые вопросы — еще одна характерная черта Майкла, вспомнила она.

— Пожалуй, да. По крайней мере, хоть что-то новое.

— Как и для нас. Без тебя здесь скучно.

— Хочешь сказать, не о чем посплетничать? — усмехнулась Мона. — Что ж, вас всех ждет жестокое разочарование. Я намерена остепениться: буду выращивать кабачки и вести себя так примерно, что даже миссис Гантер прижмет меня к своей костлявой груди!

Губы Майкла изогнулись в улыбке, а затем, словно против воли, он рассмеялся.

— Мона, ты неисправима! Я рад, что ты вернулась, вправду рад.

В голосе его прозвучало искреннее чувство, и Мона вздернула бровь.

— Да неужто? Кажется, и в самом деле… Итак, старые распри забыты. Я торжествую победу. Выкурим по этому случаю трубку мира?

— Извини, я забыл, что ты куришь.

Майкл извлек из кармана помятую пачку сигарет. Мона взяла одну, и он протянул ей спичку, прикрывая ее от ветра ладонями.

— Спасибо, — сказала она. — Мирись, мирись, мирись и больше не дерись — и не ругайся!

— Разве мы много ругались?

— Случалось. И даже когда ты молчал, Майкл, знаешь, какой у тебя был презрительный и осуждающий вид?

— Не может быть!

— Только не говори, что ты это не нарочно! Ты считал меня ужасной девицей — и ясно давал это понять.

— Неправда! — запротестовал Майкл.

На миг Моне показалось, что он смущен.

— Тебя я никогда не осуждал. Однако… по правде говоря, твои друзья мне действительно не нравились.

— И друзья, и мой образ жизни… Будь честным, Майкл.

— Хорошо, если так хочешь, — согласился он, — и твой образ жизни тоже. И на правах старого друга иногда я позволял себе высказываться по этому поводу.

— Позволял себе высказываться? — воскликнула Мона. — Да ты меня просто в грязь втаптывал! Этакий самодовольный праведник, обличающий заблудшую душу! Как я в такие минуты тебя ненавидела! Майкл, тебе, наверное, никогда не приходило в голову, что я, может быть, сама не рада тому, что со мной происходит? Что о чем-то сожалею?

— Нет, не приходило, — медленно ответил Майкл. — Я был самодовольным глупцом. Позже я это понял — но гораздо позже.

— Ладно, теперь это все не важно. Но в то время мне это казалось какой-то бессмысленной жестокостью. Банально звучит, но ты бил меня по больному месту.

— Мона, мне очень жаль. Сможешь ли ты меня простить?

— Бог ты мой, Майкл, да что здесь прощать? От тебя я ничего другого и не ожидала.

— А ты тоже бываешь жестокой, — проговорил он.

— Правда? Хорошо, беру эти слова назад. Я не хочу никого обижать, я намерена со всеми быть доброй и милой. Остепенюсь, буду вести тихую приличную жизнь, постараюсь забыть, что есть на свете люди, занятые только развлечениями и проматыванием денег…

— Снова сарказм?

— Нет, я серьезно.