|
Иными словами, тот факт, что ужас, преступление, убийство действительно высвечивают любое событие, любую мельчайшую деталь обыденности. В зле было озарение, как в искусстве. Конечно, это как в сказке Чарлза Лэмба: сжечь дом, чтобы поджарить поросенка. Нужно ли сжигать все дотла? Ведь можно обойтись умеренным пожаром в подходящем месте. Но можно ли просить людей воздерживаться от поджогов, пока пожар не будет организован в наилучшем месте и в надлежащем виде? Ведь и сам Сэммлер, хоть он, выйдя из автобуса, и направился к телефону, чтобы позвонить в полицию, тем не менее извлек из преступления выгоду: у него расширилось поле зрения. Вокруг стало светлее – пятый час пополудни, время яркого предвечернего света. Мир, Риверсайд‑драйв, был свирепо освещен. Свирепо, потому что в этом свете все предметы были видны необычайно ясно и эта ясность как бы издевалась над Сиюминутным Наблюдателем Артуром Сэммлером. Прошу всех метафизиков обратить внимание. Именно так это бывает. Вы никогда больше не увидите ничего так ясно. Но какой вам от этого прок? В телефонной будке были металлический пол и плавно скользящая в петлях складная зеленая дверь, но от пола разило засохшей мочой, пластиковый телефонный аппарат был разбит вдребезги, и только пенек трубки болтался на конце шнура.
Нигде в окрестностях трех кварталов он не смог найти работающего телефона, в который стоило бы опустить десять центов, и с тем он отправился домой. Администрация дома установила в его подъезде телевизор, чтобы швейцар мог видеть, если туда проникнет преступник. Но швейцара почему‑то никогда не было на месте, жужжащий прямоугольник электронного излучения был пуст. Респектабельная ковровая дорожка, коричневая, как подливка к жаркому, ластилась к ногам. Внутренняя дверь лифта холодно мерцала – податливая бронзовая ширма, вспыхивающая алмазами. Сэммлер вошел в квартиру и опустился в прихожей на кушетку, которую Марго застлала цветными платками от Вулворта, – связала их по углам и приколола к старым подушкам. Он набрал номер полиции и сказал: – Я хочу сообщить о преступлении. – О каком именно преступлении? – О карманном воре. – Минуточку, я соединю. Раздался долгий гудок. Деревянный голос то ли равнодушно, то ли устало ответил: «Да». Мистер Сэммлер на своем польско‑оксфордском английском постарался говорить сжато, четко и как можно ближе к фактам. Чтобы сберечь время. Чтобы избежать сложных расспросов, ненужных подробностей. – Я хочу сообщить о карманном воре в автобусе на Риверсайд‑драйв. – О'кей. – Простите? – О'кей, я сказал о'кей, докладывай. – Негр, примерно шесть футов ростом, вес – около двухсот фунтов, примерно тридцати пяти лет, очень красивый, очень хорошо одетый. – О'кей. – Я думал, я должен позвонить. – О'кей. – Вы собираетесь что‑нибудь предпринять? – Ну, а для чего мы тут? А как тебя зовут? – Артур Сэммлер. – О'кей, Арт. А где ты живешь? – Дорогой сэр, я скажу вам, но сначала я хотел бы знать, что вы намерены предпринять. – А что бы ты нам посоветовал? – Арестовать вора. – Для этого надо его поймать. – Вам следует посадить в автобус своего человека. – У нас нет человека для автобуса. Тут полно автобусов, Арт, и недостаточно людей. Полно собраний, банкетов, всякой всячины, Арт, с которой полно хлопот. Разных съездов и митингов. И полно покупательниц у Лорда и Тейлора, у Бонвиста и Сакса, которые бросают сумки в кресла, когда идут в примерочную. – Я понимаю. У вас не хватает сотрудников и много более важных дел. Но я могу опознать его. – Как‑нибудь в другой раз. |
