|
Вот оно! Славен напрягся. Отложил ложку и посмотрел исподлобья на человека. — Не знаю. Хотел бы узнать — рассказал бы, — а потом глухо добавил: — Но… она бы не поняла. И никто бы не понял. — Почему? Я вот сижу, ем с тобой, разговариваю. И мне всё равно, что ты — Ходящий. Мужчина усмехнулся: — Это тебе оттого всё равно, что ты обережник. И в любой миг убить меня можешь, только дёрнусь. — А ты дашь повод? — спросил Клесх с удивлением. — Нет, — покачал головой Ходящий и добавил: — Пока в разуме. Но луна подойдет, и рассудок будет мутиться. — И как же ты держался рядом с человеком живым? — Уходил. Говорил, на охоту. Глава усмехнулся: — Не врал. А как же в те дни, когда охоты нет? Когда непогода и из дому не сунешься? Его собеседник уронил взгляд в пол и замолчал. — Ты кусал жену… — понял обережник. Ответом ему была тишина. Какое то время мужчины безмолвствовали. Есть Славен больше не мог — кусок в горло не лез, да и человек, сидящий напротив, тоже, видимо, не был голоден. Наконец, он отодвинул в сторону горшки и произнес: — Скажи своей жене, кто ты есть. Ходящий вздрогнул и медленно поднялся со скамьи: — Зря я вам доверился. Надо было бежать. Все одно, также бы остался ни с чем — без жены, без дома. Но я решил — должны ведь понять… Клесх смотрел на него снизу вверх, словно не замечая зарождающегося в тёмных глазах гнева: — Твоя жена тебя любит. Знает много лет. Ты не ждешь от неё понимания. Но хочешь его от меня и других обережников. Не слишком ли это странно? Мы должны видеть в тебе человека, относиться, как к себе подобному, а она? Взгляд Славена стал колючим и злым: — Ты и правда разницы не понимаешь? Или насмехаешься? — Нет. Я объясняю, почему в тебе не замечают людского. И не будут замечать, пока сам не принудишь. Скажи жене, кто есть. В подземелье узников у меня довольно. Тебя я туда сажать не хочу. Нет надобности, вроде. Но если ты хочешь жить, как человек, то и веди себя по — человечески. — Зачем? Что вы все пристали к моей жене? — рявкнул Славен и врезал кулаком себе по бедру, не зная, как ещё выместить гнев, страх и ярость. Обережник спокойно убрал в корзину миски и горшки, бросил туда же холстинку и заметил: — Славен, таких, как ты, много. Вы ведь не хотите умирать, верно? А я не хочу, чтобы гибли люди. Значит, нам надо учиться жить вместе. Мне бы поговорить с кем нибудь из ваших вожаков. Они ведь тоже не любят Серого. И нам, и вам он, как кость в горле. Ходящий задумался. В словах человека была истина. Стая волков и впрямь приносила лесу и его обитателям слишком много хлопот. Если б не оборотни, то Славен и дальше бы жил себе на заимке, никем не раскрытый, а люди по — прежнему ничего не знали о Лебяжьих Переходах… Вот только, помощь обережникам может выйти боком. Дашь убить Серого, как бы не принялись после за всех остальных… С другой стороны, не поможешь — сама по себе поднимется Цитадель, и тогда кровью умоются все. Обережникам то гибнуть не привыкать, по ним и не заплачет никто — привычное дело. А у Звана в стае ребятишки, бабы, старики и всех под нож? Мужчина молчал долго. Наконец, сказал: — Серого тебе Зван сам отдаст. Эта скотина дикая всем уже опротивела. Но я не поведу вас к Лебяжьим Переходам. Я недостаточно тебе верю. — Это правильно, — спокойно кивнул Клесх. — Я ведь тебе тоже недостаточно верю. Но я хочу с вами договориться. А это вряд ли получится, если мы будем сидеть по норам и осторожничать. Серый в силу с каждым днем входит. И опасен он нам одинаково. Славен выслушал эту речь, но потом всё равно помотал головой и упрямо сказал: — Не поведу тебя на наших Осенённых. |
