|
— На дерево? — Да, — растерянно кивнула она, не понимая, что его так развеселило. — А чего ты смеешься? — Смекалке твоей удивился, — ответил собеседник. — Я б не догадался. На дерево… Клёна не разделила его веселья, только судорожно вздохнула, вспомнив то, что довелось пережить. — Ну… — теплая ладонь опустилась ей на плечо. — Что ты? Обидел? Она покачала головой. — Или озябла? — продолжал допытываться Лют. — Знаешь, ты иди. Мне ещё, вон, сколько работы. До утра не переделать. А ты в одной накидке. Даже рукавичек нет. Он накрыл её окоченевшие ладони своими — шершавыми и горячими. — Расхвораешься ещё… Ступай, ступай. Девушке отчего то расхотелось уходить, она посмотрела на мужчину: — А ты завтра здесь будешь? — Куда ж я денусь, — вздохнул он и вдруг спросил: — Ты придёшь? Только оденься потеплее. И рукавички захвати. А то руки занозишь. Против воли Клёна рассмеялась. Эх и ушлый! — Не приду, — сказала она. Он вздохнул: — Жаль. Ну, ты запомнила? Мимо мылен, потом налево и по всходу на первый ярус. Девушка кивнула. Она ушла, не оглядываясь, но затылком чувствовала — он смотрит ей в спину. Почему то от этого стало теплее на душе. * * * Лесана куда то уехала. Клесх целые дни проводил в покое Главы. Цитадель жила своей обычной жизнью: камень, холод, строгость. На поварне было скучно. Нелюба и Цвета после недавнего свидания с парнями в казематах ходили неразговорчивые и виноватые. Клёна едва дозналась, что случилось. Оказалось, обережники и слушать не стали нарядных девок. А Ильгар так напустился на Нелюбу, что та всю ночь проплакала у подружки на плече. — Говорит, мол, чего пришли? Утра вам мало? Грозился за ухо из подземелья вывести и Главе на руки передать, чтобы вразумил, — гнусавым голосом жаловалась девушка. Цвета стыдливо прятала глаза… — Да чтобы я в его сторону ещё хоть раз поглядела? Да не дождется, упырь проклятущий! — в своём гневе Нелюба забыла, что Ильгар вовсе не звал её миловаться. Клёна только утешала несчастную и вспоминала про себя Люта. Он её не прогнал. Хотя… Лют ведь не послушник. Одёжу то он носил самую обыкновенную, стало быть, простой служка, что ему её ругать? А Нелюба с Цветой в своей обиде даже не спросили подругу, как она дошла до своего покоя в кромешной то темноте. Ну и ладно. Нелегко девкам пришлось. Крались на свидание, а ушли, словно хворостиной отстёганные. Обидно ведь! Но про себя Клёна решила, что к Люту нынче не пойдет. Ну его. Кто знает, может, приветит ещё хуже, чем Ильгар Нелюбу? А и рад будет, так нечего баловать. Решит ещё, что влюбилась. А она не влюбилась. Вот и нет! Просто… хотелось хоть с кем то поговорить. Не слушать про парней, не вспоминать разоренную деревню, не думать о маме и брате. Лишь разговаривать, хоть о чём. И чтобы не объяснять ничего, не слушать утешений и жалобных всхлипываний. А то и пуще того. Забыть все. Навеки. Будто не было в жизни ни Лущан, ни Вестимцев, ни Фебра, ни отчима… никого. Стать бы деревом. Да. Деревом. Как та сосна, которая укрыла от Ходящих. Стоять, качаясь под ветром, расправив могучие ветви и ничего не бояться, ни о чем не горевать. Нет. Не пойдёт она больше к Люту. Парни чёрствые, что камни. Вон, Ильгар, вроде как подмигивал Нелюбе, вроде поглядывал. А пришла девка — напустился, как на Ходящую. И не подумал, какой храбрости ей стоило на нижние ярусы спуститься. Или взять хоть Фебра? Однако при воспоминании о старградском сторожевике Клёне сделалось так горько, так тошно и стыдно, что уши заполыхали. Поэтому завершив хлопоты на поварне, она вернулась в свой покойчик, заперлась и села прясть. Только бы не видеть никого. Не думать ни о чем. Почему не говорила мама, как тяжко становиться взрослой? Тянулась шерстяная ниточка, крутилось веретено, выл за окном ветер, в очаге потрескивали поленья. |
