Я включил левый поворотник и свернул к мосту Йоллобрю. У перил собрались зеваки. Я остановил машину на середине моста. Мартинсен взял фотокамеру и вышел. Посреди реки, будто скульптура в стиле модерн, из воды торчал «опель». Утром я думал, что машину унесет течением, но она, должно быть, застряла носом в камнях. Большая часть корпуса была видна: приоткрытая передняя дверь, пара разбитых стекол. Все это напоминало последний кадр какого‑нибудь фильма, глядя на который можно было представить предыдущие сцены. Вот «опель» едет с горы на слишком большой скорости. Водитель теряет управление. Автомобиль врезается в парапет моста и, переворачиваясь в воздухе, летит в реку.

Вода в реке была свинцовой. Она неслась вперед мощным потоком и ревела, как мотор. На восточном берегу располагалась фирма по купле‑продаже подержанных автомобилей. И сейчас эти автомобили сверкали на солнце. В детстве мы собирали подписи против этой фирмы. Коммуна выделила владельцам участок как раз на том месте, где мы часто играли. Мы играли каждый вечер. Каждый вечер ловили мячики, которые оказывались в реке. Чаще всего их прибивало течением к берегу, где их скапливалось немалое количество. Конечно, нам не следовало угонять заводскую лодку и уплывать во фьорд.

Мартинсен опять подошел ко мне. Молча. Рассказать ему, что я здесь вырос, или не стоит? Там было футбольное поле. Вон там – трамплин. А там – свалка шлака, где мы находили сырье для самодельных бомб. С моста можно было даже увидеть крышу нашего дома. На плоскогорье над рекой. За деревьями.

– Что, собственно, произошло? – поинтересовался Мартинсен.

Я пожал плечами. Свидетелей не было, хотя «опель» упал в реку прямо перед «Залом Царствия», который за несколько дней построили «свидетели Иеговы». Но в эту ночь в зале никого не было.

– Это убийство? – спросил Мартинсен.

Я не знал. Никто не знал. Ничего, кроме слухов. Один утопленник. Двое подозреваемых.

– Что тебе известно об этом парне?

Я ответил, что его звали Гутторм Педерсен. Девятнадцать лет, безработный, отец – водитель рефрижератора.

Мы поехали дальше по шоссе вдоль реки. Я опять высунул руку в окно. Солнце обжигало кожу, а ветер – снова остужал. Проезжая больницу, мы оказались в хвосте у немецкого фургона. Из‑за встречного движения объехать его было нельзя. Сзади на фургон немец прилепил наклейку: «Ich liebe Deutschland!» Я удивился, почему в таком случае он там не остался.

У Сандвинского озера я остановился на обочине. Фургон поехал дальше – на юг. За немцем уже тянулся приличный хвост: в основном туристы, проездом. Сто лет назад они приезжали в Одду. А теперь проезжают ее.

Я подумал, надо будет посмотреть, нет ли чего‑нибудь нового про вертолетный туризм. Если есть – то можно написать еще одну статью. Ведь Самсон Нильсен прав. Ледники и водопады привлекали сюда иностранцев, пока национальная романтика не пала под ударами растущей промышленности. Так почему бы не зазывать туристов снова, раз уж промышленность начала хиреть? Природа – это золотое дно. Первые иностранцы приехали в нашу местность в XIX веке. Англичане вывозили голубой лед с глетчера. У лондонских снобов в клубах считалось хорошим тоном пить виски с особым льдом из Хардангера. Журнал «National Geographic» писал о Хардангере как об идеальной местности для отдыха. Теперь она вряд ли включает Одду.

Мартинсен пересек шоссе и сделал пару общих снимков приюта для беженцев – желтого кирпичного здания, расположенного в живописной местности, где река впадала в озеро, а вокруг только‑только проклевывались городские постройки. Когда я был мальчишкой, в этом здании находился дом престарелых. Здесь доживала последние годы моя бабушка. Я помню, как однажды пришел к ней на Рождество. Тогда она приняла меня за своего сына.