Я закурил и жадно вдохнул теплый воздух. Все‑таки стало лучше. Хоть какое‑то появилось дело. Что‑то происходит. И об этом говорим не только я и пара других остолопов. Мартинсен вернулся и сказал, что надо бы зайти в этот приют, но попозже.

– Знаешь, кого подозревают? – спросил он.

Я покачал головой. Слухов ходило много. Кто‑то винил сомалийцев. Кто‑то – косовских албанцев. В тот вечер, когда молодой Педерсен оказался в реке, он поссорился с какими‑то беженцами у «Райского гамбургера». И будто эти беженцы дождались, пока парень сядет в свой «опель», и устроили погоню.

Мартинсен попросил меня еще раз проехаться с ним. На случай, если он что‑то забыл сфотографировать. Мы поехали через Эйдесмуен, вниз по Хьюадалену, проехали Синг‑Синг и Бюгду. Сбавив скорость, проехали мимо полицейского участка, «Кирпичного дома» и школы. Я снова включил поворотник и вернулся на главную улицу.

На Эйтрхеймсвейене пришлось затормозить. Дорогу вдруг вздумала переходить пожилая дама. На ней было летнее платье в цветочек и парик, смотревшийся очень ненатурально. Пока она ковыляла через проезжую часть, все движение остановилось.

Я кивнул даме и сказал:

– Добро пожаловать в Одду!

Сквозь лобовое стекло мы смотрели, как люди ходят по площади. На первый взгляд в их перемещениях не было никакой логики. Наверное, в этом особенность маленьких городков – все они кажутся выстроенными без всякой логики. И чтобы понять эту логику, нужно долго здесь прожить. Я знал этот город досконально. Я знал о нем все. И тем не менее отсюда, из салона автомобиля, Одда выглядела необычно. Улицы разбегались в море ослепляющего света, и город становился непохожим сам на себя. Я подумал, что и теперь не знаю всей логики.

~~~

Несмотря на ранний час, в баре «Плавильня» было полно народа. Владелец заведения заклеил окна плакатами и черной лентой, чтобы не впускать лето внутрь. А с тотализатором ничего поделать было нельзя. Слишком многое стояло на кону. Слишком большие здесь крутились деньги.

Я болел за Аргентину. Мне всегда нравилась Аргентина. Во всяком случае, когда они пытались играть. Но сейчас они даже не пытались. Просто перекидывали друг другу мяч. Я смотрел на эти фигуры, которые двигались как‑то замедленно, как будто под водой. Я вспомнил время, когда сам был активнее.

Пот лил с меня в три ручья, как будто кто‑то внутри качал его насосом. Хотелось в душ. С ровными перерывами работал виброзвонок мобильника. Я не отвечал. Просто стоял и наблюдал возню на экране, как и остальные.

– Что там новенького про убийство? – спросил мой сосед за стойкой.

– Ты меня спрашиваешь? Я с тем же успехом могу спросить тебя.

Он посмотрел на меня обиженно:

– Я спрашиваю тебя.

– Я знаю то же, что и все остальные, – ответил я.

– А все знают, кто убийцы.

Он допил свое пиво и отставил стакан.

Я спросил, откуда он знает, что это – убийство.

– Я не знаю, – ответил он.

– Но ты спросил, что там новенького про убийство.

– Убийство и есть убийство. Все это знают.

– А откуда ты знаешь, что это – убийство?

– А что ж это еще? Думаешь, этому парню, Педерсену, просто стало жарко, и он решил искупнуться?

– Я ничего не знаю. Я сейчас не на работе.

– А я думал, журналисты всегда на работе.

С этим типом я был незнаком. Когда ты – репортер в маленьком городе, все знают, кто ты. Вот в чем загвоздка. Все знают, чем ты занимаешься. И все думают, что тебе можно говорить все, что попало.