Она действительно слышала несколько мужских голосов. Уже совсем успокоенная, Вера зашла в детский сад, и вдвоем с сыном, не торопясь, они направились домой.

После обеда, вымыв посуду, Вера взялась за шитье Димкиной пижамы. Увлеченная работой, она не заметила, как прошло время.

«Московское время двадцать один час, — услышала она. — Прослушайте концерт камерной музыки. Рахманинов, опус третий, номер второй, прелюдия в исполнении…» И с первых же аккордов рояля ею вновь завладела тревога. Взволнованная, полная драматизма музыка, порождая чувство безотчетного страха, подчиняла себе ее сознание. Вера встала и выключила приемник. Работа у нее не ладилась.

Она раздела сына, уложила в кровать и села рядом, подложив Димке под спинку свою ладонь. Чувствуя тепло его маленького тельца, Вера становилась спокойнее. Улыбаясь его смешному лепету, на некоторое время она забыла о тревоге.

Одиннадцать часов.

«Спуститься ниже этажом и попросить разрешения позвонить по телефону, — подумала она и тотчас отказалась от этой мысли. — Так поздно беспокоить людей…»

Самое трудное — правильно поставить и приметать рукава; эту работу она думала сделать со свежими силами, но желание чем-нибудь отвлечь себя заставило ее взяться за рукава Димкиной пижамы. Спустя некоторое время Вера внезапно почувствовала, что в это мгновение что-то случилось. Она прислушалась… Тихо. Непривычно тихо. Так тихо, как еще никогда не бывало в доме. Что же случилось? Она посмотрела на будильник и поняла — остановились часы. В это время они ложились спать и всегда заводили будильник; сейчас была половина двенадцатого, суточный завод кончился.

Вера завела часы, поставила звонок, как всегда, на шесть. Оставаться дома она уже не могла. Накинув легкое пальто, женщина осторожно вышла, тихо прикрыла дверь и спустилась вниз.

Ей нужно было пройти большую улицу Ленина, застроенную новыми многоэтажными домами, пересечь площадь и сквер…

На площади невесть откуда взявшийся ветер, швыряясь пригоршнями листьев, подул ей в лицо. Гонимая страхом, она шла все быстрей и быстрей. Вот и сквер. Сквозь кусты сирени, буйно разросшейся по краям аллеи, она увидела освещенное окно.

«Стало быть, Тима в мастерской», — подумала она и уже, замедлив шаг, спокойно перешла улицу.

Сверху слышался стрекот электрических машин: на втором этаже была швейная фабрика.

Дверь в мастерскую оказалась закрытой.

Вера постучала и прислушалась. Гул машин наверху мешал ей. Даже напрягая слух, она не могла услышать то, что делается в мастерской. Заглянув через стекло, вставленное в верхнюю филенку двери, она увидела, что снизу, изнутри, дверь подперта уголком железа, как всегда, когда Тима был в мастерской.

Она подошла к окну: в витрине стояло несколько радиоприемников, телевизоров. Плотный молескиновый занавес закрывал окно сзади; сквозь узкую щель она увидела свет в мастерской.

«Неужели он не слышит?» — подумала Вера и постучала ногой в нижнюю филенку двери.

Из окна швейной фабрики выглянула женщина с сантиметром на шее и, что-то сказав, скрылась.

Вера постучала еще раз, затем подошла к окну и, посмотрев наверх, в узкую щель между рамой окна и молескиновым занавесом, увидела… веревку. Посреди комнаты, медленно раскачиваясь, висела веревка…

Вера перешла улицу и села на скамейку сквера, ей нужно было сосредоточиться.

«Веревка… — думала она. — В начале войны в этом помещении была пошивочная мастерская Славоградской артели; электричество в мастерской часто выключали, посредине потолка повесили на большом крюке керосиновую лампу-«молнию».