Посмотрев испытующе в его глаза, почему-то по-русски Вейзель спросила:

— Ви пони-мает?

Рука ее скользнула на шею, она потянула и привычным жестом перебрала, точно четки, тонкую нитку гранатов, на которой Никитин увидел небольшой католический крестик старинной работы.

— Я понял, — также по-русски ответил Никитин, подумав с внутренней улыбкой: «А гребешок-то все-таки из слоновой кости!»

Уже возвращаясь к себе в вагон, Вейзель спросила:

— Как вы могли уловить мое клермонферранское произношение?

— У меня был друг — французский летчик из авиаполка «Нормандия», его звали Жан-Поль Руа, он родился в Клермон-Ферране. Это был памятный сорок четвертый год, мы с боями форсировали Неман.

— Где же теперь Жан-Поль Руа? Вы поддерживаете с ним связь? — оживилась Вейзель.

— Руа возглавил гражданский протест патриотов Франции против грязной войны во Вьетнаме и был предательски убит выстрелом в спину…

Вейзель остановилась у окна. Мимо летели рваные клочья облаков, крутые откосы, черные контуры леса, легкие кружева перелесков, светлые пятна полей. Она стояла молча, и губы ее беззвучно шевелились.

— Вас огорчила смерть Руа? — спросил Никитин.

Она молча кивнула головой.

— Меня тоже, но… «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях…»

— Кто это сказал? — повернувшись к нему, быстро спросила Вейзель.

— Долорес Ибаррури.

Наступило продолжительное молчание. Стараясь не нарушить тишины, он осторожно отодвинул дверь и вошел в купе. Спустя несколько минут Луиза Вейзель, поднявшись на ступеньку лестницы, взяла блокнот, карандаш, вышла из купе и закрыла за собой дверь.

Никитин зажег свет, раскрыл журнал и присел на лесенку. Глядя меж строк, он думал о Луизе Вейзель. Его впечатления были сложны и противоречивы. Прошло много времени, когда, резко отодвинув дверь, его позвала Луиза Вейзель.

— Мосье! Простите, я даже не спросила ваше имя…

— Федор Никитин.

— Федор Ни-ки-тин, — повторила она, сделав ударение на последнем слоге, — я хочу прочесть вам эти стихи. Холодно, прошу вас, дайте мою куртку.

Никитин снял с вешалки спортивную на «молнии» куртку и, набросив на ее плечи, заметил у кармана ленточку Французского почетного легиона.

Сдерживая силу звука, темпераментно и в то же время лирически напевно Вейзель прочла:

Она перевела на Никитина быстрый пытливый взгляд и гневно, в новом широком ритме, продолжала читать:

Она замолчала и, словно прислушиваясь к чему-то, быть может к самой себе, наклонила голову; гневная складка на ее лбу сгладилась, затем, сделав жест пальцами руки, похожий на удар в кастаньеты, решительно сказала:

— Не то! Плохо по форме! — Вырвав из блокнота исписанный листок, она разорвала его и подняла окно.

— Что вы делаете? — возмутился Никитин, пытаясь задержать ее руку.

— Поэт живет законом Спарты: родив уродливые строки, он их уничтожает, — с горечью сказала она, швырнув в окно клочки бумаги. Зябко поведя плечами, Вейзель ушла в купе и закрыла за собой дверь.

Только теперь Никитин заметил: они были не одни; у окна, провожая взглядом Луизу Вейзель, стоял полный маленький человечек с лысиной и чаплинскими усами щеточкой.