После заселения я собиралась заглянуть к Дэю, узнать, что он имел в виду, когда сказал: «Сегодня вечером». Но, добравшись до своего коридора, понимаю: ехать к Дэю мне не придется.

Он сидит, прислонившись к стене у моей двери, рассеянно курит электронную сигарету. Костыли лежат рядом. Он не двигается, но даже в позе угадывается его истинное «я» – дикое, беззаботное, непокорное, – и я на мгновение возвращаюсь к тому дню, когда впервые увидела Дэя на улице, его пронзительные голубые глаза, его удивительную подвижность, непослушные светлые волосы. Этот образ из прошлого так мил, что глаза увлажняются. Я делаю глубокий вдох, глотая слезы.

Увидев меня в конце коридора, Дэй тяжело поднимается на ноги:

– Джун…

Олли бросается к Дэю, тот гладит пса по голове. Вид у Дэя изможденный, но он все же криво, чтобы не сказать грустно, мне улыбается. Он стоит без костылей, и его слегка покачивает. В глазах Дэя плещется боль – я знаю, виной тому то, что мы оба видели в лаборатории.

– По выражению твоего лица рискну предположить: Антарктида нам помогать не собирается.

Я качаю головой, отпираю дверь и приглашаю его войти:

– Не совсем так.

Мои глаза инстинктивно обшаривают комнату, фиксируя планировку. Все здесь очень напоминает уют моего прежнего жилища.

– Они сообщили о чуме в ООН и собираются заблокировать наши порты. Ни экспорта, ни импорта – ни помощи, ни поставок. Мы теперь все под карантином. Обещают помочь только после того, как мы докажем существование сыворотки, или если Анден отдаст им часть нашей территории в качестве платы. Иначе войска не пришлют. Одно я знаю точно: они крайне внимательно следят за развитием событий.

Дэй молчит. Он идет на балкон, опирается на перила. Я ставлю еду и воду для Олли, после чего присоединяюсь к Дэю. Солнце уже зашло, и низкие тучи закрывают от нас небосвод, окрашивают все вокруг в серо-черные тона. Видя, как тяжело налегает Дэй на ограждение, я хочу спросить, как он себя чувствует. Но, судя по выражению его лица, ему неприятно говорить об этом.

– Похоже, мы теперь одни, – произносит он после очередной затяжки.

Далекий информэкран подсвечивает его лицо сине-багряным ореолом. Дэй внимательно разглядывает здания, и я понимаю: он инстинктивно прикидывает, как вскарабкаться по стенам.

– Не могу сказать, что я сильно огорчен. Республика всегда хотела закрыть границы. Может, в такой ситуации она будет сражаться отчаяннее. Никто так не мотивирован, как одиночка, загнанный в угол.

Дэй снова подносит сигарету к губам, и я вижу, как дрожит его рука. На пальце блестит колечко из скрепок.

– Дэй, – мягко говорю я.

Он поднимает брови и искоса смотрит на меня.

– Тебя трясет.

Дэй выдыхает синий дымок, щурится, глядя на городские огни вдалеке, потом опускает ресницы.

– Странно снова оказаться в Лос-Анджелесе. – Голос его звучит отчужденно и рассеянно. – Я в порядке. Беспокоюсь за Тесс.

Наступает долгая пауза. В воздухе витает имя Идена, но никто не хочет произносить его первым. Наконец Дэй прерывает молчание – прерывает с мучительной медлительностью:

– Джун, я думал о том, что хочет от меня твой Президент. Я говорю… ну, ты знаешь – о моем брате.

Он вздыхает, отталкивается от перил и запускает пятерню в волосы, задевая локтем мою руку, – даже от этого мимолетного прикосновения мое сердце бьется чаще.

– Мы поспорили об этом с Иденом.

– И что он сказал? – спрашиваю я.

Почему-то я испытываю чувство вины, думая о просьбе Андена: «Если вам хватит мужества поговорить с Дэем о брате, я буду вам благодарен».

Дэй кладет сигарету на металлические перила, ловит мой взгляд.