– Целые сутки?

Вопрос, заданный Иссерли, вовсе не звучал как обвинение, но тем не менее задел седовласого за живое. Возбуждение и энергия покинули его разом и он сразу превратился в апатичное и удрученное существо.

– Я никогда не отсутствую так долго, – заявил он вновь ставшим невыразительным голосом. – Мне ведь тоже нужно прогуляться, бывает. И она меня понимает.

Палец Иссерли дрожал на рычажке, но она по-прежнему колебалась, сглатывая одну волну тошноты за другой.

– У меня очень большой фургон, – продолжал оправдываться водсель.

– Угу, – согласилась Иссерли, прикусив губу.

– Я должен быть уверен, что она никуда не убежит, пока меня нет дома, – объяснял он.

– Угу, – сказала Иссерли. Пальцы левой руки щипало от пота, а запястье пронзала боль. – Извините, – прошептала она. – … Мне нужно остановиться ненадолго. Я… я не очень хорошо себя чувствую!

Машина и так уже почти ползла, Иссерли направила ее к ближайшей парковочной площадке и остановилась. Двигатель вздрогнул пару раз и затих. Держась одной слабеющей рукой за руль, Иссерли открыла окно другой.

– Вам плохо, девушка?

Она помотала головой, чувствуя, что говорить не может.

Они сидели некоторое время в молчании, пока свежий воздух наполнял салон «тойоты». Иссерли глубоко дышала, как, впрочем, и водсель. Судя по всему, он, как и она, боролся с чем-то внутри себя.

– Жизнь – это дерьмо. Согласны?

– Не знаю, – вздохнула Иссерли. – Этот мир так прекрасен.

Седовласый презрительно хрюкнул.

– Вот пусть скоты ему и радуются, я так полагаю. Оставьте все его гребаные красоты скотам.

Очевидно, в этом заключалась квинтэссенция его позиции, но тут он заметил, что Иссерли начала плакать, поднял свою грязную руку и нерешительно погладил воздух около ее плеча. Но затем, передумав, сложил обе руки у себя на коленях и отвернулся к своему окну.

– На сегодня я нагулялся, – тихо сказал он. – Можете меня высадить здесь.

Иссерли посмотрела ему прямо в глаза. Они сверкали от невыплаканных слез, и в каждом зрачке отражалось по крохотной Иссерли.

– Понятно, – сказала она и повернула рычажок. Голова водселя навалилась на стекло и неподвижно застыла. Ветер развевал клочковатые седые волосы у него на шее.

Иссерли подняла стекло и нажала на кнопку затемнения. Как только внутри автомобиля установилась уютная полутьма, она оттащила тело водселя от дверцы и повернула его лицом вперед. Глаза водселя были закрыты, и он имел очень мирный вид, в то время как другие водсели часто выглядели во сне испуганными и настороженными. Со стороны могло показаться, что он спит, решив вздремнуть во время долгого путешествия, продолжительностью в тысячи световых лет.

Иссерли открыла перчаточный ящик и извлекла оттуда парик и очки. Затем взяла с заднего сиденья куртку с капюшоном и тщательно одела своего пассажира, спрятав его седые, поблекшие волосы под копной волос таких черных и блестящих, какие когда-то могли расти и у нее самой. Его жесткие брови несколько раз укололи Иссерли в покрытые шрамами ладони.

– Простите, – прошептала она. – Простите.

Когда водсель был подготовлен к дороге, Иссерли отключила затемнение и завела двигатель. Если на шоссе не будет оживленного движения, то до дома она доедет минут за двадцать.

На ферме Аблах Энсель, как обычно, первым выскочил из коровника встречать ее. Все, казалось, возвращалось на круги своя.

Иссерли открыла дверь со стороны пассажирского сиденья, и Энсель осмотрел добычу.

– Просто прелесть! – похвалил он Иссерли.