Иссерли протянула ногу к телевизору и переключила канал как раз в тот момент, когда на нем появился самолет, вылетающий с крутящимися пропеллерами из мрачных на вид туч.

Экран заполнили цветовые пятна – теплые, мягкие и переменчивые. Камера отъехала назад, сфокусировавшись на переливающемся всеми цветами радуги стеклянном кружке, зажатом между указательным и большим пальцами гигантской руки, который больше всего походил на покрытое каплями супа стекло от очков.

– Подобные культуры, – сказал чей-то безапелляционный голос, – возможно, в состоянии произвести лекарство от рака.

Иссерли стояла, зачарованная разведенным ею костром. На этот раз она положила в него гораздо больше веток и сучьев, чем обычно, и в тусклом свете зари пламя казалось золотисто-оранжевым. Не без труда она поднялась с корточек и прошла мимо машины, которая уже стояла у входа в гараж и урчала, готовая отправиться в путь. Иссерли доковыляла до коровника, шаркая подошвами ботинок по каменистой почве. С основанием ее позвоночника, несмотря на все проделанные упражнения, что-то по-прежнему было не совсем так.

– Иссерли, – сказала она в интерком.

Никто не ответил, но большая металлическая дверь отъехала в сторону. Сразу за дверью, как она и ожидала, находился большой пластиковый пакет с личными вещами последнего водселя. Иссерли схватила его и поспешно покинула коровник, на тот случай, если ночной дежурный вдруг выберется из подземелья, чтобы поболтать с ней.

Вернувшись к костру, она извлекла из мешка ботинки водселя, его пуловер и костюм, облепленный собачьей шерстью, а затем принялась изучать все остальное. Изучать было почти нечего: под пуловером седовласый носил заляпанную футболку, а нижнего белья у него вообще не имелось. В карманах пиджака было пусто, а в карманах брюк обнаружились только бумажник и ключи от машины.

Положив пуловер на багажник машины, чтобы уберечь его от росы, покрывавшей траву, она щедро обрызгала пиджак, брюки и ботинки бензином, а затем бросила их в огонь. После этого у нее на руках осталось огромное количество собачьих волос. Иссерли не хотела обтирать руки о свою одежду, решив, что волосы постепенно отлипнут сами собой.

Кряхтя от боли, она наклонилась, чтобы осмотреть бумажник. Он был толстым, по сравнению с теми, что ей приходилось видеть раньше, но содержимое оказалось весьма однообразным. Вместо обычного набора пластиковых карточек, удостоверений и разрешений, адресов, визитных карточек и расходных ордеров, там лежали только деньги и какая-то бумажка, старательно сложенная несколько раз, словно карта. Толщина бумажника была вызвана исключительно большим количеством наличности: несколько монет и толстая пачка банкнот – в основном двадцаток, да еще десятки и пятерки, в сумме – 375. Иссерли никогда раньше не видела так много денег сразу. На эту сумму можно было купить пятьсот тридцать пять литров бензина, или сто девяносто два флакона голубого шампуня, или больше тысячи одноразовых станков… или… или пятьдесят семь бутылок ферментированного картофельного сока, который упоминал седовласый водсель. Она положила банкноты в карманы своих брючек – поровну в каждый, чтобы оттопыривались не так сильно.

Бумажка оказалась большой цветной фотографией. Когда Иссерли развернула ее и разгладила, она увидела молодого водселя, обнимавшего самку в полупрозрачном белом платье. У обоих были блестящие черные волосы, розовые щеки и широкие улыбки до ушей. Водсель (в котором Иссерли узнала вчерашнего седовласого) был гладко выбрит, на чисто вымытом лице не виднелось ни одной морщины. В щелях между зубами отсутствовали остатки пищи, а влажные алые губы ярко блестели. Иссерли, конечно, домысливала, но ей казалось, что выражение счастья на его лице было вполне искренним. Ей стало интересно, какое имя он мог носить. На правом крае фотографии имелась витая надпись «Ателье Пеннингтон», которая для Иссерли звучала на иностранный манер, хотя сам водсель вовсе не походил на иностранца.