Мать бы удар хватил… если, конечно, ее деменция отступила бы в сторону на какое-то время.

Она лишилась рассудка, и от этого ему было легче покинуть человеческий мир… к тому же они с Мариссой периодически бывали у нее, дематериализуясь в ее комнате в доме престарелых в Массачусетсе. Они навещали ее, зная наверняка, что она не вспомнит об этом…

Затормозив, Бутч сделал глубокий вдох, его кровь забурлила, по коже расползлись мурашки. Резко обернувшись, он нахмурился, увидев одинокую фигуру на задних рядах.

— Марисса?

Хотя голос не дошел до нее, его супруга подняла голову, почувствовав его присутствие.

Бросившись по каменному полу, он устремился между боковыми проходами к ее ряду, пытаясь не сшибить стулья для молитв.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, уловив запах ее слез.

Ее глаза были влажными, когда он подошел к ней, и Марисса попыталась выдавить улыбку, но не смогла.

— Я в порядке, правда, я…

Он сел рядом с ней… точнее, рухнул… и взял ее холодные ручки. На ней все еще было ее пальто от «Барберри», ее волосы спутались на концах, словно она была на ветру.

Бутч покачал головой, его сердце билось через раз.

— Марисса, ты должна поговорить со мной. Ты пугаешь своего мужчину до усрачки.

— Прости.

Она больше ничего не сказала, но прислонилась к нему, опираясь на его тело… и это само служило достаточным объяснением: что бы ни произошло, его вины в этом нет.

Бутч закрыл глаза и обнял ее, поглаживая спину.

— Что стряслось?

Рассказ вышел обрывистым: молодая женщина… газон в «Убежище»… изувечена… Хэйверс оперировал… все равно умерла… без имени, никакой информации, без семьи.

Боже, ему было ненавистно, что его драгоценная шеллан имела дела с ужасами жизни. И, п.с. — в жопу ее брата.

— И сейчас я не знаю, что делать с ней. — Марисса, задрожав, выдохнула. — Я просто… кажется, что я сделала недостаточно, пока она была жива, а сейчас она ушла и… я знаю, она абсолютная незнакомка, но это неважно.

Бутч хранил молчание, позволяя своей супруге продолжить… и в ожидании он подумал… черт, ему знакомо это чувство безосновательной ответственности. Во времена его службы в убойном отделе ОПК, он чувствовал то же самое по отношению к каждой жертве. Удивительно, как незнакомцы порой становятся своеобразными родственниками.

— Это так несправедливо по отношению к ней. Все это. — Марисса повернулась к сумочке, достала клинекс и высморкалась. — И я не хотела ничего рассказывать тебе, потому что ты был очень занят…

— Неверно, — прервал он ее. — Нет ничего важнее тебя.

— Но…

Он повернул ее лицо к себе.

— Ничего на свете.

Когда Марисса снова заплакала, он смахнул слезы с ее щек.

— Как можно сомневаться в этом?

— Не знаю. Мысли путаются. — Она прижала платок к носу. — И я пришла сюда, потому что ты постоянно посещаешь это место.

Окей, его сердце растаяло от нежности.

— Помогло?

Она слегка улыбнулась.

— Ну, это свело нас вместе, разве нет?

Устроив Мариссу возле себя, он обнял ее и уставился на ряды скамеек, ведущих к величественному алтарю с золотым крестом и двадцатифутовой статуей Иисуса на распятии. Благодаря уличному освещению витражное стекло сияло в огромных рамах, протянувшихся ввысь до готических контрфорсныхарок.