|
Христина огромная снизу, с маленькой глупой головой. Как будто ее тело поторопилось отрастить себе разлапистые ноги, ухватистые руки, запастись увесистой задницей… А пригля-дывать за всем этим богатым хозяйством посадили на плечи плоскую кочерыжку с туго завязан-ным куколем на затылке и никогда не закрывающимся ртом. И вот этот рот извергает певучую глупость на том языке, который Маша называет «суржиком». – Марькирилна, та чого ж вона усэ ливою мастачить? У нэи права рука, бачу, ни до чого нэ годна. Интересно, – вот Полина вроде умная и книжки так быстро умеет читать, чего совсем пока не умеет Нюта. Спрашивается: к чему ж она, дура старая, камней наглоталась? – Нюта – левша, ничего не поделаешь, Христина. Такой ребенок. Я попрошу вас не акцентировать на этом внимание. Ма уводит Христину в кухню – якобы дать хозяйственный наказ. На самом деле будет сей-час шепотом учить, как ей, Христине, вести себя с «ребенком». Ребенок сложный, неуправляе-мый, не способный сосредоточиться. Вернее, способный сосредоточиться сразу на пяти заняти-ях. Сейчас Нюта продолжает крутить визгливую ручку игрушечного турника, одновременно попинывая левой ногой тряпичного Арлекина с дивной красоты фарфоровой веселой головой. Он куплен недавно в Центральном универмаге, на углу Крещатика и Ленина, в отделе «Играшкы». Костюм его, папа сказал, – «венециянский», – из двух половин: одна – темно-синий атлас, другая – желтый бархат. И это привело девочку в страшное возбуждение. – Неправильно! – сказала она Маше. – Купи наоборот! Синий – на другую сторону! – У вас есть наоборот сшитый? – спросила Маша сдобную и румяную, как кукла, продав-щицу. – Моя дочка почему-то хочет, чтобы синей была левая половина. – А какая разница? – раздраженно спросила румяная кукла. – Берите этого, смотрите, какой гарный хлопэць! Но Нюта вырвала руку из Машиной, затопала ногами, исступленно, горько повторяя: – Неправильно, неправильно!!! – Балуют детей, потом сами всю жизнь плачуть, – сказала продавщица с осуждением. Арлекина все же купили. Зачем?! Вывернутый наизнанку лгун, притворяга, оборотень! Еще допытаться надо – кто и для чего его сюда прислал. Бить его, пока не признается! – Нюточка, я на работу пошла! – кричит из коридора Маша. Она уже в плаще и шляпке. – Иди… – не оборачиваясь, девочка продолжает зафутболивать Арлекина под диван. Она никогда не звала Машу мамой, хотя Анатолию в первый же день радостно и легко сказала: «папа!». Иногда бывали периоды, когда она говорила Маше «Ма», – как тысячи детей зовут своих матерей. Но та не обольщалась – это был всего лишь первый слог ее имени. Дверь хлопает, Христина основательно и последовательно запирает ее, дважды проворачи-вая ключ, вешает цепочку и внимательно осматривает внушительную дубовую поверхность – не пропустила ли еще какой замок, запор, задвижку? Через минуту возникает на пороге детской. – Та-а-ак, – отмечает она. – Чи тут банда Петлюры гуляла, чи дивчина живэ? Не получив ответа, с минуту наблюдает за действиями ребенка. – Значить, не трамвируваты вас, Анна Анатольевна… – И вдруг говорит другим голосом: – Йды-но сюды, уёбище! О, вот это уже интересно! Христина вдруг заговорила тем чудным, обворожительным язы-ком, каким общались «шоферюги с молокозавода». Назывался он: «отойди-немедленно-от-окна-не-слушай-эту-гадость!». Когда ранним утром охранник разводил тяжелые створы грязно-серых железных ворот мо-локозавода и десятки желтых цистерн с рисованным красным тавром на боку выползали со дво-ра на улицу и толпились в заторе, протяжно и восторженно, как коровы, мыча, – тогда окрестно-сти улицы имени борца революции Жадановского – бывшей Жилянской – оглашались цветистыми, как салют, взрывами особого шоферского разговора, непонятного, но очень реши-тельного. |
