|
А куда было ее де-вать? Уложила с собой, вон, у стенки. Ночью просыпаюсь, чувствую – пусто рядом! Прислуша-лась – нет, и в уборной тихо, и на кухне! Свят, свят, куда ребенка черти утащили? Кинулась – моя дверь настежь, на площадке свет горит, и в ихней квартире – тоже. Я босая, на цыпочках – сердце бухает – вон из квартиры… Заглянула к ним – чуть не рехнулась от страха: стоит она, маленька, в чем душа только осталась… на тубарете, знач, перед зеркалом. Черный платок на пол скинула и стоит, внима-ательно так смотрит, будто внутрь заглядыват… Будто слушает кого там, внутри. Ой, лихо!.. Личико, знач, тако радостное, светлое, какого у детей вообще не видала… Водит-водит пальчиком по зеркалу, как человека рисует, и гладит там, гладит кого-то… И все левой рукой. Я тихо так, ласково, шоб не испугать, а то заикой еще станет, тихохонько зову: «А-а-ня-а… Аню-утка-а-а… Ты кого там увидала?» А она, даж не оборотясь, спокойно мне отвечает: «Маму…» Вот рассказываю сейчас, а меня мороз по коже дерет! Тут Маша отчетливо вспомнила, как впервые занес Анатолий по высокой их лестнице на третий этаж легкую как перышко девочку. Как отперли дверь, вошли в квартиру, а Полина со счастливым лицом уже спешила из комнат, на ходу щелкая выключателями, всюду зажигая свет в первых сумерках. Чешская люстра «Снежок» удвоила освещение прихожей в старинном зерка-ле. И вдруг безучастное личико ребенка вздрогнуло, затеплилось и, словно чудо увидела, де-вочка зачарованно прошептала: – Зе-е-ер-ка-ло… А Шура уже разговорилась совсем. Тяжесть, что давила ей на сердце эти два года, ушла, и она торопилась выговориться, опростать душу, хотела, чтобы Маша поняла ее и… смирилась. – И вот тогда, извини уж, Мария, твердо я поняла, что не возьму ее. – Шура говорила быст-ро и горячо. – Нет! От греха, знашь, подальше. Кто она, чего там такого видит в зеркалах… Баб-ка моя была на селе Остер гадательницей, к ней многие ходили. Из Чернигова аж приезжали. Так она мне говорила – как увидишь, что человек левой рукой ест али крестится, – беги от того без оглядки. Это не божий промысел, а дьяволовы забавы. Это он, леворукий, наплодил своих последышей… Она взглянула на потерянную Машу, запнулась. И придержала язык. После долгой паузы проговорила: – А после той ночи девчушка есть перестала. Таяла, таяла… Будто Рита ее за собой тащила. Я уж была уверена – вслед уйдет. Пристроила ее на летнюю дачу, шоб хоть на людях померла, а то мало ли чё подумают на меня… Но вишь, как все обернулось. Видать, ей все ж положено пока здесь оставаться. Эт ведь никогда не угадаешь – какие там резоны, кому отойти, кому до старости лямку тянуть… Видно, бог ей тебя послал. Она умолкла, подумала – чего бы еще задушевного сказать этой бедной женщине, что си-дит в такой тяжелой задумчивости, уставившись на бесполезно выставленный – теперь вот вы-сохнет – кекс. Хоть бы успеть еще каклеты нажарить со всей этой катавасией. Шура отерла о фартук руки, вздохнула и добавила сурово и сочувственно: – Теперь, знач, этот крест тебе нести! Часть вторая …Я получал от него множество писем. Как приятно видеть их в зеркале!.. Однажды в галерее Версаля случилось мне показать их господину маркизу де Мариньи. Тот пробежал глазами несколько строк без видимых усилий, и сказал: «Это написано левой рукой, и хорошо написано». «И хорошо прочитано», – ответил я. Анри Дюшен. Об учениках-амбидекстрах 7 …Я вырос между Европой и Азией. Город Гурьев, дитя мое, стоит на реке Урал – о чем тебе, само собой, неизвестно, – про-славленной гибелью Чапая. |
