|
Ходил-выигрывал. Ну и молчал бы. Но такой характер говенный и язык без костей. Я, грит, Ме-есин, я сын самого Ме-е-сина! Ну, его сначала просто измолотили – для ост-растки… – Какого Месина? – спросила Маша недоуменно. – Ну ты шо, не слыхала… артист такой есть, фокусник. Мысли чужие видит, гипноз насы-лает. Месин… Да я в газете про него недавно читала. Вроде он еще жив… А имя… Ой, забыла. Немецкое… Фольк, что ли… Да: Фольк Месин. – Что-о?! – Маша подняла на Шуру глаза. – Вольф Мессинг?! – всплеснула руками и рас-хохоталась: – Господи, Шура, что за вздор! – Эт почему это вздор? – обиделась Шура. – Он тут у нас два года подряд выступал. Артист Московской филармонии. «Психологические опыты» называлось. Мой Сема покойный даже на сцену поперся и потом говорил, все по правде, не мошенство. И этот Фольк взаправду угадал, что Сема велел ему пойти в третий ряд и у Михал Степаныча из кармана пачку «Явы» достать. Сам такой седой, лохматый. Прямо трясся весь, напрягался как… – Но… при чем тут! Я не понимаю… – А я тебе и говорю: Зинка-то ведь в то лето работала администратором Дома культуры. Баба она была видная, молодая, блондинка натуральная… Запала на артиста, бывает. И я тебе так и скажу – брюхо у нее примерно в то время и стало расти. Да и зачем бы ей надо мальчонку на таку неродну фамилию записывать? Видать, хотела похвастать перед людьми, подчеркнуть свое особо положение… – Но… ему же всегда жена ассистировала! Я знаю, мне рассказывали… – Ну, жена, жена, – насмешливо подхватила Шура. – Когда это мужика-то остановит? В этом деле, ты ж знашь, ежли красивая баба захочет, жена может круглые сутки с берданкой сто-рожить… а на минутку поссать отлучится, глядь, ему уже другая… ассистирует. – Погодите, – пробормотала Маша. – Это что же получается… Что моя Нюта?.. «Что твоя Нюта, – жалостливо подумала Шура, – дважды блудное отродье». Но сказать так прямо поостереглась. Вслух проговорила: – А что, оно в народе как считается: незаконные-то, они завсегда красивыми да умными родятся! Маша сидела, сгорбившись, потрясенная и придавленная. Не притронулась ни к чаю, ни к кексу. Сейчас вдруг она вспомнила историю своей подружки Леночки Зарядной, певицы Киев-ской оперы, которая хвасталась, как однажды ее, отбывавшую практику в Свердловской филар-монии, попросили встретить поезд, в котором приезжал на гастроли уже гремевший повсюду таинственный Вольф Мессинг. Как, подрагивая мелкими розами в руках, она стояла на перроне и ждала статного роман-тичного волшебника… а из вагона вышел невысокий щуплый человек. Она, конечно, виду не подала, сделала уважительно-восторженное лицо, а он рассмеялся, и сказал: «Ну, не великан, что поделаешь. Но, моя девочка, рано или поздно вы поймете, что не в росте счастье!» И что ж теперь, думала Маша, как со всем этим управляться, с этими генами богатыми… с этим проклятым наследством? А Шура наоборот, расправилась, будто освободилась. Речь ее потекла охотнее, оживлен-ней: –…И что ж это, думаю, за родня така, что сиротку бросают на произвол, как говорится, ро-ка! Херова эта родня! Даж и на похороны не приехали. Да и шут с ними, думаю. Справили мы сами поминки по Рите в их однокомнатной – вишь, тут рядом, на площадке. Ну, все честь по чести – я зеркала занавесила, стол накрыла, холодец застудила, пирог спекла с капустой. После похорон заехали сюда, выпили-поплакали с ее подружками, песни попели… Хорошо посидели. Ну а после – что? Взяла девчоночку к себе, пока туда-сюда дело выясняется. А куда было ее де-вать? Уложила с собой, вон, у стенки. |
