|
На крюке болтался ее рюкзачок – внутри две пары трусиков, носочки, клетчатое платье с оторванной оборкой на рукаве-фонарике. «Это… все ее вещи?» – удивилась Маша, принимая рюкзачок из руки воспитательницы. – «Все, – ответила та. – Всё, с чем она к нам пришла». Поезд мчал на ночной предельной скорости, шарахался на поворотах, как испуганный конь, и навязчивая, странная мысль донимала Машу: что едут они не в Киев – домой, к Анато-лию и нетерпеливо ожидающей малышку Полине, – а в какую-то бесконечную неприютную пустоту, где вечно теперь будет только эта скорость, тревога и скользящий свет луны… Вся беготня последних дней, очереди к нотариусам, сражения с чиновниками, совсем ее измучили; она боялась, что девочка не дождется и истает, уйдет… Маша так и не доискалась со-седки Шуры, которую можно было расспросить подробней о девочке, о покойной ее матери… Неуловимая соседка будто нарочно пряталась, избегала встречи. Ну, бог с ней, какая разница, в конце концов? Сейчас надо срочно: анализы… комплекс витаминов. Ласку, любовь, игрушки… вкусную еду. Хорошо, что рядом Полина с ее бесконечной преданностью и неустанной готовностью тереть яблоки и морковку… И конечно, необходимо заняться развитием девочки – налицо явное отставание. Молчит и молчит. Но, слава богу, она не немая и слышит нормально – значит, когда-то же заговорит как следует! Проснулась Маша от неуютного ощущения, что на нее внимательно смотрят. Открыла гла-за и чуть не подскочила. Совсем рядом, близко-близко, на ее полке сидела девочка – бестелес-ный крошечный эльф в голубоватом свете купейного ночника. Она молча неотрывно глядела на Машино лицо. Этот долгий, изучающий взрослый взгляд напугал Машу так сильно, как с детства она не пугалась (мгновенно промелькнули в памяти ве-черние страшилки в пионерлагере: в черной-пречерной комнате… сидела черная-пречерная…) «Может, она страдает… лунатизмом?» – в панике подумала Маша. – Аня, Анюта… – тихонько позвала она, приподнявшись, и девочка сразу отозвалась со-вершенно трезвым, дневным, печальным взглядом. – Ты почему не спишь, деточка? Та продолжала смотреть, не откликаясь. У Маши пересохло горло. – Хочешь, приляг ко мне. – Она откинулась на подушку и ладонью похлопала рядом с со-бой. – Приляг… к маме. Девочка шевельнулась, сложила руки на коленях. – Ты не мама, – проговорила она хрипловатым голосом, в котором слышна была такая взрослая тоска, что Маша опять приподнялась и села. – Нюта, – шепнула она – а где… м-мама? Та повернула голубоватое личико, на котором только эти огромные глаза и остались, вздохнула и проговорила: – Мама в зеркало ушла. – Толя, помнишь… – сдавленно заговорила Маша. – Помнишь, как в апреле она вошла в подъезд и сказала: «А дверь у нас будет скоро зеленая», и через день вывесили объявление о ре-монте, и дверь покрасили в зеленый цвет? И ты потом говорил о теории вероятности, о совпаде-ниях… Толя! Мне страшно… Он молча обнял ее. Минуты три она лежала, уткнувшись носом ему в подмышку. Все жда-ла, что муж, как обычно, станет полушутливо объяснять ей про какие-нибудь открытия в психо-логии, согласно которым человек иногда… Но муж молчал. Наконец, когда Маша стала уже за-дремывать, Анатолий проговорил вдруг спокойно и внятно: – Ты, Машута, съездила бы туда. – Куда? – испуганно очнулась Маша. Бордовые занавески на окне спальни зловеще тлели в свете ночника. – А вот откуда ты ее привезла. Помолчал и добавил: – Порасспрашивала бы… чего тогда не расспросила. * * * Недели через две Маша взяла несколько отпускных дней и поехала в Ейск. |
