|
Они с дочерью были друзьями, и Толя позволял се-бе то, чего никогда не позволяла себе Маша. Мог и шлепнуть, когда заслуживала. – Вот послезавтра Полину выпишут, ты ее сама встретишь из больницы с цветами. Девочка молча, удивленно и слегка беспомощно переводила взгляд с отца на Машу. Она будто силилась и не могла им объяснить очевидное, что не нуждалось в доказательствах, в чем она уж никак не была виновата и чего они не могли или не хотели понять. – Но, па-а-а, – протянула она обиженно, – ведь Полина все равно не вернется! Толя выпростал руку из-под одеяла, зажег ночник. – Машута, – сказал он. – Не бери в голову. Это бывает, бывает. У чувствительных детей иногда случаются такие… догадки. Ты посмотри на нее, она же как ртуть… – Толя, может, все-таки показать ее психиатру? – Чушь! Она совершенно нормальный ребенок. Только очень активный. – И ты по-прежнему считаешь, что ее не надо переучивать с левой руки на правую? Ведь со временем в школе… – Ерунда! Какая тебе разница, какой рукой она ест, какой будет писать? Что за средневеко-вый подход, что за предрассуд… тихо! – Нет, она спит. – Пойми, – понизив голос, продолжал муж, – переученный левша может превратиться в заику, в неврастеника, в бог знает кого! Потом не расхлебаешь эту учебу. «Ну да, – подумала Маша с укоризной, – а сам-то как переживал, сам-то, когда…» Анатолий действительно поначалу не мог смириться, что девочка, мгновенно запоминав-шая наизусть любой текст, никак не может научиться складывать буквы. – Что за чепуха! – кипятился, – ты ж у меня умная, ты ж умнющая обезьяна! Ну-ка, давай, повторяй за мной: бэ… у-у-у… Получается «б-у-у»… Настоящий скандал произошел на злосчастном слове «бублик». После бурного недоразу-мения, невнятицы, рыданий и огрызаний отец поставил Нюту в угол, минут через пять позволил выйти, но она упрямо стояла там, и даже ноги у нее от слез были мокрыми. Толя, однако, со своим, как говорила Маша, «хохляцким упрямством», решил на сей раз довести дело до конца. – Ну, ладно реветь, в лужу растаешь. Иди сюда, не может такого быть, чтобы мы этого не осилили! И действительно, первый слог был покорен мгновенно: «буб»! «Буб»! На этом успехи и за-кончились. Второй слог «лик» никак не удавалось покорить. – Здесь… про килограмм, – сказала наконец девочка. – Какой килограмм?! Какой килограмм, бестолочь?! – Он рухнул на стул… Помолчал, успокоился, снова взял листок с крупно и кругло написанными буквами. – ЭЛ!И!КА! «Лик», понимаешь? Что тут такого, ведь ты уже прочитала «буб». Лик, лик! Эл-и-ка! ЛИК. Он перевернул листок, опять подвинул к ней, опустил глаза… и вдруг вскочил как ошпа-ренный. – Машута! Маша испуганно примчалась. – Вот смотри, – сказал он нервно. – Она читает справа налево. Вместо «лик» читает «кил». – Нюта, вымой руки, будешь есть суп. И вытри слезы. – Да нет, ты не понимаешь! «Буб» она прочитала только потому, что справа налево и слева направо то же самое. И говорит – килограмм, килограмм… Я думаю, что за килограмм, к черту? Да она прочла «кил» вместо «лик»! – Оставь ее в покое, – грустно проговорила Маша. Сейчас, после похорон Полины, Маша вспоминала ту ночь в поезде, когда она везла в Киев свою хрупкую добычу. Летучий свет луны забеливал и зыблил занавески в купе СВ, девочка уснула и бесплотным комочком лежала в темноте на соседней койке. На крюке болтался ее рюкзачок – внутри две пары трусиков, носочки, клетчатое платье с оторванной оборкой на рукаве-фонарике. |
