|
.. – Не найдется тряпки? Придержать. – Эта не подойдет? – Вполне. – Думаете, я мексиканка. – Вовсе нет. – Нет да. Вы не первый. Так послушайте. Я такая же белая, как и вы, ясно? Конечно, у меня черные волосы и вообще внешность... но я такая же белая, как и вы. Если собираетесь здесь остаться, зарубите это у себя на носу. – Но вы не похожи на мексиканку. – Говорю вам, я такая же белая, как вы. – Но вы нисколько не похожи на мексиканку. У мексиканок широкие бедра и толстые ноги, груди как дыни, желтая кожа и волосы, как намазанные жиром. Вы же выглядите иначе. Вы стройная, с прекрасной белой кожей, волосы у вас мягкие и волнистые, хотя и черные. Единственное, что у вас мексиканского, так это зубы. У всех мексиканцев прекрасные белые зубы. Это нужно признать. – Моя девичья фамилия Смит. Звучит не слишком по-мексикански, вам не кажется? – Не слишком. – И вообще я не отсюда. Я родом из Айовы. – Значит, Смит. А как по имени? – Кора. Можете меня так называть, если хотите. В эту минуту я окончательно понял, в чем она хотела меня убедить. Дело было не в энчильядос, которые ей приходилось печь, и не в черных волосах. Все дело в том, что она была замужем за греком, поэтому она переставала чувствовать себя белой и явно опасалась, что я начну называть ее миссис Пападакис. – Кора. Ясно. А что если вы будете называть меня Фрэнк? Она подошла ко мне и стала помогать. Она стояла так близко, что я чувствовал запах ее тела. И тогда я выдал ей на ухо, почти шепотом: – А вообще, как получилось, что вы вышли за этого грека? Она дернулась, как будто я хлестнул ее бичом: – Это не ваше дело! – Ну да, как же. – Вот ваша решетка. – Спасибо. Я вышел. Мне удалось добиться своего: задеть ее за живое, достаточно глубоко и больно. С этой минуты между нами все будет ясно. Возможно, она и не скажет «да», но уж точно не сможет меня игнорировать. Она знает, о чем я думаю, и знает, что я вижу ее насквозь. Вечером, за ужином, грек вскипел, что она дала мне мало жареной картошки. Он хотел, чтобы мне у них понравилось и чтобы я не навострил лыжи, как все предыдущие. – Дай человеку как следует поесть. – Все там, на плите. Он не может справиться сам? – Не надо. Я еще не доел. Он не отставал. Если бы он был поумнее, то понял бы, что за этим что-то кроется, потому что Кора была не из тех, кто считает ниже своего достоинства обслужить мужчину. Я сказал это для нее. Но он был упрям и продолжал бурчать. Мы сидели за кухонным столом, он на одном конце, она на другом, а я посередине. Я не смотрел на нее, но видел, как она одета. На ней был белый халат, который носят где угодно: и у дантиста, и в пекарне. Утром он был чистым, но теперь весь помялся и перепачкался. Я чувствовал ее запах. – Ну ладно, черт возьми. Она встала и пошла за картошкой. Халат на миг распахнулся, и я увидел ее бедро. Когда она наложила мне картошки, есть я уже не мог. – Ну, видишь. Столько разговоров, а он не хочет. – Ну-ну. Но мог бы, если бы захотел. – Я не голоден. Переел за обедом. Он вел себя так, словно одержал бог весть какую победу, а теперь, клево так, прощал ее: – Она прелесть, моя птичка. Моя белая голубка. Он подмигнул ей и пошел наверх. Мы сидели и молчали. Вернувшись, он принес большую бутыль и гитару. Налил нам из бутыли сладкого греческого вина, которое встало колом у меня в желудке. Потом начал петь. У него был тенор, не тот сладкий тенор, который вы слышите по радио, а приличный сильный тенор, на высоких нотах прямо как на пластинках Карузо. |
