Все эти бесконечные, уходящие куда то вдаль полки с продуктами: фрукты, овощи, салаты, печенье (две пачки по цене одной), икра, тунец, филе лосося, яркие упаковки, этикетки со сроком годности и штрих коды – в романе «Белый шум» все это превращается в настоящий лабиринт, в прямом смысле: самая смешная история в книге – о пенсионерах, которые заблудились между продуктовыми рядами и несколько дней жили прямо там, в магазине, – не могли найти выход. Апофеоз победы консьюмеризма над человеком; желудка – над мозгом.

>>> 

Странное дело: о «Белом шуме» написаны сотни статей, исследователи трактуют роман как экологический манифест, сатиру на общество потребления и семейные ценности в эпоху победившего телеэкрана. Но, кажется, никто – или почти никто – не заметил отсылки к Толстому.

Я думаю, «Белый шум» – это вариация на тему «Смерти Ивана Ильича» (если не сказать – оммаж). Повесть Толстого всплывает в одном из диалогов, когда герои – напомню, довольно нелепые герои – обсуждают главную тему романа:

– Иван Ильич кричал три дня. Большей осмысленности от нас добиться нельзя. Толстой и сам силился понять. Он до ужаса боялся смерти.

– Такое впечатление, будто наш страх и становится ее причиной. Будто научись мы не бояться, каждый мог бы жить вечно .

Делилло пересаживает фабулу толстовской повести в Америку 80 х – и наблюдает.

У этих двух историй довольно много общего – вплоть до прямых цитат и упоминаний.

Жизнь Ивана Ильича изменилась после того, как он упал с лестницы и ударился боком о ручку оконной рамы. Джек Глэдни тоже пережил своего рода «обращение» – над головой у него пролетело токсичное облако ниодина «Д», и с тех пор он ищет у себя симптомы отравления и пытается посчитать, сколько ему осталось жить.

Оба героя ходят по врачам, сдают анализы, врачи же темнят и старательно увиливают от ответов.

Тут, впрочем, надо сделать поправку на время: Иван Ильич был безутешен, он быстро потерял надежду на медицину, единственное, что служило ему отдушиной, – общение со слугой, Герасимом. Герой Делилло мыслит иначе, он – дитя XX века, он верит (или хочет верить) в существование таблеток, которые смогут излечить его от страха смерти. И эта нелепая вера во всесилие фармакологии и прогресса пронизывает весь «Белый шум»: люди сегодня зависимы от многого, но более всего – от иллюзий.

Лучше всех идею «Ивана Ильича» сформулировал Лев Шестов (в эссе «Творчество из ничего»):

«Ницше поставил когда то такой вопрос: может ли осел быть трагическим? Он оставил его без ответа, но за него ответил гр. Толстой в „Смерти Ивана Ильича”. Иван Ильич, как видно из сделанного Толстым описания его жизни, посредственная, обыкновенная натура, одна из тех, которые проходят свой путь, избегая всего трудного и проблематического, озабоченные исключительно спокойствием и приятностью земного существования. И вот чуть только пахнуло на него холодом трагедии – он весь преобразился. Иван Ильич и его последние дни захватывают нас не меньше, чем история Сократа или Паскаля».

Так вот, эта формулировка отлично ложится на характер Джека Глэдни – он ведь тоже «осел», обыкновенная натура, преподаватель дурацкой дисциплины (напомню: он «изучает» Гитлера, не зная немецкого языка).