А это – признак большого писателя.

«Весы» (1988)

(См. эссе «Культура и трагедия: 11 сентября, Беслан и „Норд Ост”».)

«Мао II» (1991)

Многие свои идеи Делилло почерпнул из газет – из фотографий и заголовков. Именно так, в частности, появился «Мао II»: в 80 е над рабочим столом у писателя висели две вырезки с первых полос. На одной из них – фото Джерома Сэлинджера (в 1986 году снимок появился на первой полосе The New York Post – папарацци отследили великого затворника впервые с 1955 года), на второй – массовая свадьба на стадионе в Корее.

Именно с этого сюрреалистического образа – гигантской свадьбы, 6000 женихов и невест – начинается книга; и этот мотив – мотив массы людей, в которой лица стерты, а имена не имеют значения, – автор протягивает через весь текст.

Вообще «Мао II» больше похож на манифест, чем на роман, – фабульная часть здесь ослаблена или почти отсутствует; концовка многих разочарует, но это и не важно; Делилло мы любим вовсе не за внезапные твисты в финале, его сила в другом – его романы двигаются за счет грамотно продуманной композиции и лейтмотивов. Вот и в «Мао II» есть целая серия контрапунктов: толпа против личности, оружие против просвещения, террорист против писателя. Язык здесь, как всегда, главный герой. И если в «Белом шуме» автор изучал язык рекламы и супермаркетов, то в «Мао» на первом плане другой язык – язык террора, страха. Главы с описанием сект, массовых свадеб и столь же массовых похорон (Восток) автор перемежает со сценами из жизни писателя отшельника, Билла Грея (Запад), который едет на переговоры с ливанскими террористами; его цель – вызволить поэта, попавшего в плен к отморозкам. Билл Грей – великий романист, но он живет в реальности, где «будущее принадлежит толпам», а писатели давно утратили статус властителей дум. Раньше мир меняли книги, теперь – бомбы. XX век многое изменил: люди больше не идут за теми, кто апеллирует к разуму, заставляет думать. Думать – сложно и не всегда приятно. Другое дело – общая/национальная идея; здесь думать не надо – ты просто вливаешься в толпу и чувствуешь себя частью чего то большего. И в самом деле: зачем мозги, если есть национальность? Главный соблазн «объединяющей идеи» в том, что она не требует ничего, кроме покорности, но многое дает взамен – чувство не одиночества, чувство безусловной правоты («нас много, мы едины, а значит – правы» – сколько людей расстреляли и сожгли в печах из за этого софизма?).

Об этом и пишет Делилло: «Мао II» – книга о столкновении двух миров: в центре первого – личность, в центре второго – идея. В первом мире жизнь человека бесценна, во втором – не стоит ни гроша. В первом мире любят ближних (родители, дети, друзья), во втором – дальних (царь, пастор, национальный лидер). В первом мире люди почитают конкретных личностей (писатели, ученые), во втором – абстрактных (царь, бог, святые). В первом мире основа этики – свобода выбора, во втором – покорность. Такой вот парадокс: чем ближе к «национальному единству», тем дальше от человека. И именно об этом – о чувстве беззащитности перед миром архаики, когда абстрактные идеи калечат реальных людей, – написан роман «Мао II». Само название здесь – ключ к пониманию книги. Оно отсылает нас к картинам Энди Уорхола. Размноженная, размалеванная морда диктатора.

Underworld (1997)

Как и в случае с «Мао II», толчком для написания романа Underworld послужило фото на первой полосе The New York Times.