И Улугбек сбежал. Однажды ночью взял семью в охапку и укатил в Бурятию. Совсем без вещей, так сильно торопился.

Потом была какая то чехарда с их квартирой; ее, кажется, переоформили на себя и перепродали те самые трехполосные братки, а новые хозяева решили выкинуть и/или раздать бедным все личные вещи прошлых жильцов. Моя мама не позволила выкинуть книги, забрала их себе. И спрятала в стеллаже, за Гюго и Толстым. Они лежали там – не знаю сколько: три года? пять? – и ждали своего читателя; ждали, когда я решу стать великим кинорежиссером и моя попытка посмотреть «все фильмы в мире» заставит маму выдернуть видак из розетки, ждали, пока моя природная лень и боязнь мелких шрифтов не вынудят меня искать «самую легкую книгу из всех возможных».

>>> 

Дальше – мне 22. Я, наконец, отрастил хребет, съехал от мамы, перебрался в Москву. Из вещей у меня всего одна сумка – это довольно странное чувство: собрать все свои вещи, оглядеться и вдруг понять, как мало места ты занимаешь в мире. Кроме одежды в сумке всего одна книга – Андрей Платонов. Мое второе странное знакомство. Мне было лет 19, я добирался на автобусе до университета, какая то незнакомка читала книгу, я заглянул ей через плечо и тут же понял – с текстом что то не так. Он весь кривой и угловатый. «Она зябла чего то и поправляла или жалела на себе бедную одежду». В смысле «жалела одежду»? Ну кто так пишет то? Похоже на кривой перевод или на стилизацию под кривой перевод.

Тайком посмотрел на обложку – Андрей Платонов, «Фро, рассказы».

Я до сих пор считаю, что книги Платонова так странно написаны именно потому, что это перевод – с какого то изначального протоязыка на русский, который, очевидно, недостаточно вместителен, чтобы передавать все смыслы и нюансы, поэтому Платонов гнет его, лупит, растягивает, чтобы хоть как то затолкать внутрь все свои изначальные истории.

Книга, которую хочется не только читать, но и петь – большая редкость. Платонов только такие и писал.

«Любовь мирно спала в ее сердце; курьерский поезд далеко удалился, на верхней полке жесткого вагона спал, окруженный Сибирью, ее милый человек. Пусть он спит и не думает ничего! Пусть машинист глядит далеко и не допустит крушения».

Потом были первые попытки писать «под Платонова», довольно жалкие, мертворожденные. Но это был полезный опыт, Платонов показал мне, что язык – это вовсе не свод правил/законов/запретов, вроде Уголовного кодекса, – туда не ходи, того не делай, а вот это выдели запятыми, – язык скорее экосистема, которую вполне можно и даже нужно менять, дополнять и наращивать, – главное: знать, чего хочешь.

>>> 

Дальше – 2011 год, я привыкаю к Москве, общаюсь в основном с рыбами и немного с людьми – работаю в аквариумной компании. Один клиент, пока я ковыряюсь в фильтре, рассказывает мне смешную притчу:

«Плывут как то две молодые рыбки, а навстречу им – старая рыба, кивает и говорит: «Привет, молодежь, как вам вода сегодня?» Рыбки плывут дальше, и вдруг одна из них поворачивается к другой и спрашивает: „Что еще, мать твою, за вода?”».

Притча так мне понравилась, что я решил узнать, кто ее автор. Гугл ссылался не на какого нибудь китайского мудреца, а на американского писателя – Дэвида Фостера Уоллеса.

Первое, что я сделал, дочитав статью в Википедии о нем, – заказал на Амазоне его роман Infinite Jest. Книга приехала через месяц, я распаковал ее (тяжелая, теплая, синяя), открыл и – забуксовал на четвертой странице.

Роман долго лежал и собирал пыль на рабочем столе, служил ковриком для мыши, мухобойкой, подстаканником, пресс папье для курсовых работ, переезжал со мной из одной съемной квартиры в другую – мы с ним много чего пережили.