Кавалькада определенно направлялась к Олдгейту.

Люди стояли плечом к плечу. Лишь перед самой грудью вороного испанца, на котором трусил бледный мальчик в бордовом камзоле, они вынужденно расступались, освобождая проход. Как повествует «Анонимная хроника», «король робко ехал к месту встречи; он был подобен ягненку среди волков, подобен человеку, находящемуся в величайшем страхе за свою жизнь, и он кротко убеждал стоявший кругом народ».

Этот участок пути от площади до Олдгейта, пожалуй, был наиболее опасным. Сотни рук хватались за стремя, ловили наборную уздечку, вцеплялись в парчовый чепрак. Конь взбрыкивал и храпел. Повстанцы осыпали потрясенного, почти теряющего сознание седока упреками и горькими жалобами.

Не лучше было и состояние свиты. Эдмунд Ленгли, прокусив до крови губу, затравленно озирался по сторонам. Бомонт поминутно тянулся к кинжалу и тут же, словно обжегшись, отдергивал руку. Даже Солсбери, несмотря на внешнюю невозмутимость, готов был провалиться сквозь землю. Он не столько боялся за свою жизнь, сколько страдал от мучительного позорного ощущения полнейшей растерянности. Он ощущал себя голым, связанным по рукам и ногам, точно какой-нибудь жалкий бродяга, выставленный на всеобщее поругание. Как медленно, с какой боязливой обреченностью продвигался блестящий поезд! Клеймом бесславия жег этот мишурный блеск.

Первым не выдержал Томас Холланд, кузен Ричарда. Миновав неподатливое скопление площади, он при первой возможности вильнул в сторону и поскакал к Чипсайду.

Воспользовавшись минутным замешательством, Томас Фарингдон ловко ухватился за гриву королевского скакуна.

— Как же будет с изменниками? — потребовал он. — Должна же восторжествовать справедливость?

— Да-да, справедливость, — пролепетал Ричард, кривя жалкой пульсирующей улыбкой.

— Вы слышали, братья? — Фарингдон подпрыгнул, выбросив вверх сжатые кулаки. — Король сказал, что с изменниками следует поступить по справедливости!.. За мной, в Тауэр!

Эрл Солсбери прошептал благодарственную молитву. Небо приняло жертву! Брошенные на произвол судьбы канцлер и казначей отвлекут разящую молнию. Так распорядилась судьба.

Проскочив Олдгейт, лошади перешли на рысь. И животные, и седоки словно почувствовали, как спали с них пригибающие к земле оковы. С разрядом невидимой искры что-то переменилось внутри и вокруг, какие-то рычажки перескочили и сдвинулись, освобождая колесики, вращающие светила.

«Глас свыше, — мелькало в мозгу Солсбери, когда он, не разбирая дороги, скакал по полям Уайтчепеля. — И никто не виновен: судьба».

Оставшись один в наполненной шорохами и гулом капелле святого Иоанна, Симон Седбери сорвал с себя церковное облачение: пахий с лентами, шитый в Риме и освященный на гробнице святого Петра, золотую епитрахиль, амикат с витыми шнурками.

На скорую руку обрядившись в суконную мантию олдермена, он повернул резную панель и шмыгнул в потаенную дверцу. Каменная узкая лестница крутым винтом уходила в подземелье. В лицо пахнуло застарелой плесенью.

Тайный ход выводил за крепостную стену к незаметному гроту, отделанному под водосток. Отсюда по толстому бревну с насечками вместо ступенек нетрудно было спуститься на причал, где на самом дальнем конце покачивалась закрытая гондола.

На беду примаса, рядышком полоскала белье дворцовая прачка, старательно елозившая коленами по мокрым доскам. Не успел Седбери отвернуться от полных икр и лиловых пяток, как она оборотилась, испуганно вскрикнула и вдруг заголосила, всполошив не только матросов, но и огородников на склоне холма. Мужество покинуло примаса. Проклиная глупейший случай, он покорился року.