Правда, Нэнси ни разу не нашла ничего поистине потрясающего, вроде писем женатого мужчины под нижним бельем жены или порнографических открыток в ящике письменного стола ее мужа. Ближе всего к этому подходил экземпляр нудистского журнала под тремя стопками накрахмаленных белых рубашек и – в другой раз – револьвер между носками и носовыми платками. Но револьвер не был заряжен, а патронов на полке не оказалось. Возникало какое-то разочарование – она вечно надеялась что-то найти и не находила. Однако искать все же было забавно, предвкушая возможность обнаружить как-нибудь вечером что-нибудь стоящее.

А еще Нэнси нравилось что-нибудь разбивать. В каждом доме она грохала об пол стакан или тарелку, но получала истинный кайф, разбивая дорогую вещь – лампу, статуэтку, зеркало. Впрочем, это исключалось в домах, расположенных по соседству, дважды в одном и том же доме и вообще было невозможно, если она присматривала за ребенком, способным рассказать о случившемся. Лучше всего сидеть на полу в гостиной, бросать мячик двух– или трехлетнему малышу, а потом подхватить его и швырнуть в лампу. Промахнувшись, Нэнси продолжала попытки. Со временем лампа разбивалась, а вина сваливалась на малютку Грега. ("Мне очень жаль, миссис Питерсон, он дернул шнур, а я не успела его остановить... Боже, я так виновата!")

А еще она забавлялась с отцами, отвозившими ее домой. Не всегда и не со всеми. Чтобы отец соответствовал квалификации, ему должно было быть лет тридцать или чуть за сорок, он должен был одеваться с большим вкусом, хорошо выглядеть для средних лет, и каждый раз везти ее домой, как минимум, чуть-чуть под мухой. Чтоб все вышло, как надо, приходилось месяцами терпеть и стараться, десятки раз возвращаясь домой ни с чем.

Сначала необходимо было быть очень милой, держать на коленях книжку и не разговаривать, разве что указывать дорогу к дому. Если ее о чем-нибудь спрашивали, то про книжки или про успехи в школе. Потом как-нибудь, отвечая, – рассказывая о школьных отметках или рассуждая про книжку, явно слишком серьезную для молоденькой девочки, – Нэнси давала понять, что ей уже скоро семнадцать. Еще несколько раз возвращаясь домой, становилась все непринужденнее, дружелюбнее, откровеннее, искреннее. К этому времени выяснялось, что она серьезная читательница, умная девушка, которую интересует происходящее в мире, особенно в мире тинейджеров с их изменчивыми увлечениями и обычаями. Иногда дискуссия становилась такой интересной, что автомобиль подъезжал к дому Нэнси, останавливался на стоянке, и беседа продолжалась еще десять – пятнадцать минут. Потом, раньше или позже, – как правило, между пятой и восьмой поездкой домой – она начинала охмурять провожающего.

Надо было задать в разговоре невинный с виду вопрос. Например:

– Как по-вашему, тинейджерам можно ласкаться?

Он спокойно выслушивал и просил уточнить, что значит "ласкаться", а она отвечала:

– Ну понимаете, вот сидят они где-то в машине...

– Ну, если просто сидят, слушают радио...

– Я, конечно, имею в виду, что они влюблены или, как минимум, чувствуют сильное физическое влечение.

– Хочешь знать, можно ли им немножко потискаться?

– Угу... Необязательно доходить до конца или слишком увлекаться сексом, просто, может, поцеловаться, разрешить ему потрогать, ну, сами знаете где.

Потом следовало точно рассчитать время. Как только он скажет: "Ну..." – бросить взгляд на часы и воскликнуть: "Ой, господи, надо бежать!" – и, рассыпавшись в благодарностях, хлопнуть дверцей у него перед носом.