Бутылка не разбилась. В кино бутылки бьются, а эта нет. Продолжая крепко ее держать, он побежал по дороге, свернул направо, проскочил вдоль кирпичной боковой стены магазина на Сикс-Майл, пересек улицу, двинулся по тротуару на восток. И только миновав целый квартал, почувствовал, что рядом едет машина. Ему не хотелось на нее оглядываться, хотелось, чтобы она проехала мимо, а он шел бы себе дальше.

Но машина не проехала, а он сделал глупость. Взглянул на нее – должен был взглянуть. А как только взглянул и увидел, что это полицейский патрульный автомобиль с черно-желтыми буквами, побежал. Побежал, не подумав. Он подумал об этом потом, сообразив, что сделал жуткую глупость, решив, что подобного больше никогда не должно случиться. Но было уже слишком поздно.

Джек добежал до угла, свернул, промчался мимо какой-то ограды, до самого ее конца, перебрался через нее. Он прятался в темноте, в тишине, прижавшись к стене лесопильной компании, забившись в щель между десятифутовыми штабелями досок в два на четыре дюйма, стоял там с пивной бутылкой в руке, когда на него посветили фонариком. Райан прижимал к боку пивную бутылку, в глаза бил свет, в конце концов он ее бросил.

Судья на утреннем заседании, симпатичный, спокойный с виду, с начинавшими седеть висками, дал ему два месяца в Детройтской исправительной тюрьме.

Невезения Райан нахлебался сполна. Пора выпасть хоть какой-то удаче. Сейчас должно начаться везение. Если ему хоть когда-нибудь должно повезти, то вполне возможно, что это случится теперь. Хорошо снова иметь машину. Хорошо разъезжать вечером, включив радио. Хорошо прикатить в "Бей-Виста", тормознув с разворотом перед конторой. Если ему начинает везти, надо поглядывать по сторонам, держаться наготове; в конце концов настанет момент – если все будет по-прежнему хорошо выглядеть, – когда придется сказать "да", взяться за дело и сделать, дойти до самого конца.

Кто сказал, будто это хоть чуть-чуть труднее, чем лазать по домам за телевизорами и мехами? Или труднее, чем войти в свою комнату?

Фрэнк Писарро сидел на его кровати, прислонившись спиной к стене, свесив ноги в потрескавшихся ботинках с загнутыми носками.

– Привет, Джек, как дела?

– Слезь с кровати.

– Ты чего? – Писарро приподнялся и сел на краю, свесив ноги, которые не доставали до пола.

– Откуда ты узнал, что я тут?

– Билли сказал. Ты чего?

– Я спрашиваю, откуда ты узнал, что я в этой комнате.

– Торчал тут один тип на улице, когда я пришел. Спросил у него.

– И он разрешил тебе войти и расположиться как дома?

– Нет, я ждал там какое-то время, потом думаю, может, ты спишь и не слышишь, толкнул дверь, она и открылась. Слушай, меня с работы уволили.

– Слышал.

– От Билли. Только про автобус он тебе не рассказывал.

– Фрэнк, увидимся в другой раз, ладно?

– Слушай, Камачо хочет, чтобы я вел автобус назад за те деньги, что я ему должен. Повел бы его, а свой грузовик бросил, ведь чертова дрянь все равно развалилась.

Райан постоял в нерешительности.

– Ну и хорошо, по-моему.

– Конечно, а как остальные домой доберутся? Не знаешь?

– В автобусе.

– Нет. Камачо говорит, мол, я не обязан везти их домой. А я говорю: да они ведь за это уже заплатили. А он говорит, я тогда бригадиром был, а теперь не бригадир и поэтому не обязан их отвозить. А потом говорит, вот если они согласятся заплатить моей автобусной компании пять сотен долларов и дать мне денег на самолет, тогда оставлю автобус тут.

– Да ладно.