|
Но нет, их я всех помнил в лицо. Во всяком случае, лица тех, кто мог бы, обращаясь ко мне, назвать меня Жераром, тех, кто знал эту кличку из Сопротивления. Но может быть, он просто знал меня по Сопротивлению, а в партии не состоял. Из Жуаньи? Из партизанского отряда в Табу? Из тюрьмы в Осере? Я не узнал его с первого взгляда, но понемногу его образ стал всплывать со дна моей памяти, — скорее всего, я познакомился с ним в тюрьме в Осере. Да, точно, это Оливье, высокий, худой Оливье из тюрьмы в Осере, проходивший по делу братьев Орте.
Я подошел к нему. Каминский заметно нервничал, но ничего не сказал. — Оливье! — позвал я. Он задрожал от радости, лицо его осветилось. Измученное, старое, изрытое морщинами, измятое жизнью лицо. Потому что именно жизнь, такая жизнь, наша жизнь здесь выполняла работу смерти. — Ты меня узнал! — воскликнул он. Нет, я его не узнал. Узнать его было невозможно. Я обошел его, мысленно навесил на него лишние килограммы, представил себе, каким он был до лагеря. Оливье Кретте, механик в гараже в Вильнёв-сюр-Йонн, из отряда братьев Орте. Я был в Осере, в Осерской тюрьме, когда расстреляли одного из братьев Орте. Вся немецкая часть тюрьмы выкрикивала антифашистские и патриотические лозунги, пела «Марсельезу», прощаясь с самым юным из братьев Орте. Шум стоял неописуемый — крики, песни, удары плошками по решетке. Нет, я не узнал его. Но я не мог сказать ему, насколько он изменился. — Естественно, — ответил я. — Оливье Кретте, механик. Бедняга расплакался. Полагаю, от радости. От радости, что он больше не одинок. Я обернулся к Каминскому. Здесь мой друг, немец из Германской империи, Reichsdeutscher, со своей нарукавной повязкой Lagerschutz представлял реальную власть. Я обратился к нему по-испански. — Aquel francés que entre, — сказал я ему. — Le conozco: resistente. «Тот француз, — сказал я ему, — пусть его пропустят, я его знаю, он из Сопротивления». — Aquel viejito? «Тот старикашка?» — спросил он. Ну да, тот самый старикашка, Оливье Кретте, механик, ему было от силы тридцать лет. Каминский отдал несколько коротких приказов. По-русски, для быстроты. Он как раз и произнес несколько раз слово «быстро». Санитар — тот самый, из банды Николая — пропустил Оливье через последний кордон, отделявший его от медицинской консультации. — Спасибо, старина! — поблагодарил меня Оливье. Он внимательно посмотрел на мой номер, на букву, обозначающую национальную принадлежность. — Ты испанец? А я и не знал… Но ты принадлежишь к сливкам общества. — Он покачал головой. — Одно могу сказать: меня это не удивляет! Загадочно. Но у меня не было времени прояснить вопрос. Как, впрочем, и желания. Каминский нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Что у тебя? — спросил я Оливье. — Понос. Я просто исхожу дерьмом, не могу больше! — Где ты работаешь? — То здесь, то там, по мелочи! Там, где есть свободные рабочие места или куда начальство пошлет, все решается утром на плацу… — Разве ты не механик? — Механик. Но кого это здесь волнует? — Меня, — ответил я. Он широко раскрыл глаза. — Ладно, иди лечись. И приходи ко мне в Arbeit, я там работаю. В любой день, сразу до или после вечерней переклички. — Спросить Жерара? — Если наткнешься на француза, спроси Жерара, если на кого другого, спроси испанца. Не ошибешься, я всегда там, ты меня увидишь! Каминскому надоело ждать. |
