В какой было больше правды — не знал никто. Верили в ту, какая больше нравилась.
Сероглазка… Три сотни домов в глухой тайге.<style name="LucidaSansUnicode"> Все они жались к небольшой церкви, расположившейся в самом центре поселка. Звон ее колоколов доходил в каждый дом. И люди, просыпаясь на ног голос, радовались всякому новому дню.
Жители Сероглазки очень гордились тем, что, несмотря на изменчивые времена и веянья, церковь никогда, ни на один день не закрывалась и не прекращала своей работы. Может, потому, что жили здесь особые люди. Все, как один, — бывшие политические ссыльные, каких еще называли спецпоселенцами.
Собранные из разных мест, разных национальностей, они жили одной дружной семьей. Держались друг за друга, помогая выстоять и пережить общие невзгоды.
Недаром говорили они на особом наречии, какое без переводчика понимали лишь сероглазцы. Это было смешение языков. Да и немудрено. Ведь порою в одной семье уживались по пять-шесть человек разных национальностей.
Вот и у Николая, кого только не было в семье! Отец — украинец, мать — русская. Жена Николая — армянка. Муж сестры — балкарец. А дед называл себя поляком.
За что сюда попали? О! Это не стиралось из памяти никогда!
Деда выслали за то, что получал письма из Польши — от сестры. Да еще с фотографиями детей. Его и произвели в шпионы. Отец, работая на заводе, завернул селедку в газету. В ней — портрет Сталина оказался. А мать, вот уж не повезло, всю подшивку газет в туалет повесила — с материалами съезда партии. Ее и взяли за то место, каким осквернила власть! На двадцать пять лет… Десять пробыла на Колыме… Родственников жены за падеж пяти баранов из колхозной отары. Мужа сестры, балкарца Алима, за то, что вместо того, чтобы пойти на демонстрацию, поспешил в мечеть.
Все спецпоселенцы считались врагами народа, контрреволюцией и отбросами общества. Именно потому определили им место для жизни — в глухомани, подальше от всех нормальных людей. С ними боялись не только дружить, даже общаться, здороваться. С ними даже местные дети не садились за одну парту.
Кроме Сероглазки их никуда не принимали на работу. В институты и техникумы для них были закрыты все двери.
Сероглазцы жили своей общиной, не сетуя на судьбу. Они радовались, что остались живы несмотря ни на что. И работали в тайге с рассвета до заката. Сами строили дома и бани, школу и больницу. Благо среди ссыльных нашлись свои учителя п врачи, даже двое священников из Смоленщины.
Они и вели службы в церкви.
Рассказывал Николаю дед о том, что, когда его но этапу пригнали сюда, здесь не было поселка. Сплошная тайга. Зверье непуганое и тучи комаров. <style name="a0">Л «да жили в шалашах — зимой. И готовили лес на дома. Но первым делом — на церковь. Ее строили
нес..
Мужчины для нее валили лес. Женщины обрубали сучья, шкурили бревна, распиливали на доски вручную.
Сами, своими руками, украсили купола. Ссыльный кузнец отковал кресты. Колокола привезли из Красноярска на лошадях. И, когда церковь была построена, освящена, когда впервые запели колокола на звоннице, сероглазцы, помолясь, взялись строить дома.
За пять лет появилась первая улица из коренастых крепышей. Дома получались на загляденье. С банями и сараями, с колодцами и огородами. На всех окнах — резные ставни, крылечки — живая Сказка. На завалинках, как и положено, старики с внучатами — коренными сероглазцами. В их числе был и Николай. Он родился в семье четвертым. Всего детей росло семеро. Все крепкие, как грибы- подосиновики. Все до года ходить учились. К двум — уже вовсю бегали. Никто из них в детстве подолгу не задерживался. Чуть окреп — бегом в тайгу, помогать старшим в лесу. Может, и Николай не вылез бы из Сероглазки до самой старости, не случись хрущевской оттепели. |