– А старух кто будет через трассы переводить? – срываюсь я в крик.

Диспетчерская невозмутима.

– Все учтенные, как вы изволили высказаться, старухи, сегодня сидят дома и ждут доставки пенсии. Кстати, майор Сергеев, Директор интересуется, ваш экипаж не хочет заняться развозом пенсионных вкладов?

– Мой экипаж, дорогая диспетчерская, едет вызволять тринадцать человек, которые застряли в скоростном лифте на Литейном проезде! Конец связи!

Тумблер с треском отваливается от панели связи, и Милашка осуждающе подмаргивает красной лампочкой.

– Извини, не сдержался, – психую я, и падаю в кресло водителя, – Нет! Вы слышали, как она со мной нагло разговаривала? Ей же плевать на наши внутренние проблемы. Ей неинтересно, что мы целыми днями колеса меняем. Пенсию развозить!? Может нам еще санитарами на полставки устроиться в дом Малютки? Спа‑са‑те‑ли!!!

– Я есть захотел, – наконец‑то подал умные признаки жизни второй номер, – Очень захотел!

Милашка с глухим треском вовремя опускает предохранительную сетку, разделяющую правую и левую сторону кабины. Я пытаюсь дотянуться сквозь крупную ячейку сетки до американца, который спешно закидывает личные вещи в рюкзак.

– Куда, американская мечта? Сбежать захотел? Мы тебя где угодно найдем. Хоть на краю света, хоть дальше, в твоей Америке. Не выпускать!

Милашке ничего не остается, как выполнить приказ командира. Двери заблокированы, стекла подняты, Боб мечется в поисках выхода.

– Ы‑ых! – усилием воли я выпускаю из себя дух злого командира. Устал я. Стал невыдержанным. Грубым стал. Если дела так и дальше пойдут, то спишут раньше времени, – Ы‑ыы‑ых!

Милашка чувствует, что угроза конфликта миновала и неторопливо поднимает сетку. Я подхожу к сжавшему губы Бобу и предлагаю:

– Выбирай, второй номер. Одно из двух. Или ты без нас, или три щелбана.

Американец выторговывает два щелбана и стоически переносит один удар по лбу. После чего мы жмем друг другу руки и расходимся по своим местам. После такой встряски янкель вряд ли вспомнит о пище ранее, чем через два часа.

– Далеко до Литейного? – ровное дыхание и карвалольного пластыря быстро возвращают тело в недавнее рабочее состояние.

– Подъезжаем, командор.

Милашка сворачивает с проспекта, и, чуть слышно грохоча гусеницами, останавливается у подъезда.

Сверяю номера. Все правильно. Дом такой‑то.

– Выгружаемся. Форма одежды произвольная. Второму номеру оставить в кабине продуктовую сумку. Спецмашине выключить сирену и потушить гирлянды. Незачем привлекать внимание добропорядочных граждан.

Но добропорядочные граждане уже разбужены и выглядывают из окон. Некоторые позевывают, а некоторые пьют утрений кофе.

– Интересно, а который сейчас час? – смущенный слишком большим количеством зевков, спрашивает американец.

– Четыре утра, – отвечаю я, хмуря брови. Как и янкеля, меня тоже охватило смущение. Но не по поводу большого количества разбуженных жильцов. Добропорядочные граждане никогда не имеют ничего против приезда подразделения 000. Еще со школьной скамьи они знают, что рано или поздно, но и в их тихий дворик ворвется, гудя гудками, колеся колесами и сиреня сиренами, спецмашина подразделения 000. Даже больше скажу. Уверен, что сейчас из домов набежит детвора, которая станет требовать заказанные на Новый Год подарки. У Милашки в грузовом отсеке до сих пор лежат три мешка писем с невыполненными заказами. Они даже про нас, про спасателей стишок нескладный сочинили:

Здравствуй дедушка спасатель,

Комбнезон из ваты.

Ты подарки нам привез?

Кирки и лопаты.

Так о чем я? Да! О смущении. Меня в данную минуту смущает факт того, что посреди ночи тринадцать человек оказались застрявшими в лифте.