|
Теперь же туманъ рeдeлъ, видимость улучшалась. Слишкомъ поглощенный этимъ, онъ пренебрегалъ подлинными словами Аллы: "Я останусь для тебя сказкой. Я безумно чувственная. Ты меня никогда не забудешь, какъ, знаешь, забываютъ какой-нибудь прочитанный старый романъ. И не надо, не надо {43} разсказывать обо мнe твоимъ будущимъ любовницамъ". Софья же Дмитрiевна была довольна и недовольна заразъ. Когда ей кто-нибудь изъ знакомыхъ ужимчиво докладывалъ: "А мы сегодня гуляли и видeли, видeли... шелъ съ поэтессой подручку, да-да, очень нeжно... Совсeмъ погибъ вашъ мальчикъ", -- Софья Дмитрiевна отвeчала, что все это вполнe натурально, такой ужъ возрастъ. Она гордилась раннимъ проявленiемъ у Мартына мужественныхъ страстей, однако скрыть отъ себя не могла, что Алла, хоть милая, привeтливая женщина, да ужъ слишкомъ "скорая", какъ выражаются англичане, и, прощая сыну его ослeпленiе, она не прощала Аллe ея привлекательной вульгарности. Къ счастью пребыванiе въ Грецiи подходило къ концу, -- на-дняхъ долженъ былъ придти изъ Швейцарiи отъ Генриха Эдельвейса, двоюроднаго брата мужа, отвeтъ на очень откровенное, съ трудомъ написанное письмо -- о смерти мужа, объ изсяканiи средствъ. Въ свое время Генрихъ Эдельвейсъ посeщалъ ихъ въ Россiи, былъ съ нею и съ мужемъ друженъ, любилъ племянника и всегда слылъ честнымъ и широкимъ человeкомъ. "Ты не помнишь, Мартынъ, когда послeднiй разъ у насъ былъ дядя Генрихъ? Во всякомъ случаe до, -- правда?" Это "до", всегда лишенное существительнаго, значило до размолвки, до разлуки съ мужемъ, и Мартынъ тоже говорилъ: "до" или "послe", ничего не уточняя. "Кажется, послe", -- отвeтилъ онъ, припомнивъ, какъ дядя Генрихъ явился на дачу, долго сидeлъ у Софьи Дмитрiевны и потомъ вышелъ съ красными глазами, такъ какъ отличался слезоточивымъ нравомъ и плакалъ даже въ кинематографe. "Конечно, какая я дура", -- быстро {44} сказала Софья Дмитрiевна, вдругъ возстановивъ его прieздъ, разговоръ о мужe, увeщеванiя, что надо помириться. "И ты его хорошо помнишь, правда? Онъ тебe всякiй разъ привозилъ что-нибудь". "Послeднiй разъ комнатный телефонъ", -- сказалъ Мартынъ и поморщился: телефонъ проводить было неинтересно, а когда его кто-то наконецъ провелъ изъ дeтской къ матери въ спальню, онъ дeйствовалъ плохо, а черезъ день и вовсе сдалъ, послe чего былъ заброшенъ -- вмeстe съ другими, прежними, дядиными подарками, какъ напримeръ "Швейцарскiй Робинзонъ", прескучный послe Робинзона настоящаго, или маленькiе товарные вагоны изъ жести, вызвавшiе тайныя слезы разочарованiя, такъ какъ Мартынъ любилъ только пассажирскiе. "Чего ты морщишься?" -- спросила Софья Дмитрiевна. Онъ объяснилъ, и она разсмeялась, сказала: "Правда, правда" -- и задумалась о дeтствe Мартына, о вещахъ невозвратимыхъ, неизъяснимыхъ, въ этой думe была щемящая прелесть, -- и какъ все проходитъ, -- Боже мой, -- усы растутъ, ногти чистые, этотъ сиреневый галстучекъ, эта женщина. |
