|
"Чего ты морщишься?" -- спросила Софья Дмитрiевна. Онъ объяснилъ, и она разсмeялась, сказала: "Правда, правда" -- и задумалась о дeтствe Мартына, о вещахъ невозвратимыхъ, неизъяснимыхъ, въ этой думe была щемящая прелесть, -- и какъ все проходитъ, -- Боже мой, -- усы растутъ, ногти чистые, этотъ сиреневый галстучекъ, эта женщина... "Эта женщина очень, конечно, милая, -- сказала Софья Дмитрiевна, -- но ты не думаешь, что она чуть-чуть слишкомъ разбитная? Нельзя такъ терять голову. Скажи мнe, -- впрочемъ нeтъ, я не хочу ничего спрашивать... Только вотъ, говорятъ, что она въ Петербургe была страшная flirt. И неужели тебe нравятся ея стихи? Этотъ дамскiй демонизмъ? Она такъ аффектированно читаетъ. Неужели у васъ дошло -- ну, я не знаю -- до пожиманiя рукъ, что-ли?" Мартынъ загадочно улыбнулся. "Навeрно, ничего между вами и нeтъ, -- лукаво сказала Софья Дмитрiевна, любуясь играющими, тоже лукавыми {45} глазами сына. -- Я увeрена, что ничего нeтъ. Ты еще не доросъ". Мартынъ разсмeялся, она привлекла его и сочно, жадно поцeловала въ щеку. Все это происходило у садоваго столика, на площадкe передъ гостиницей, рано утромъ, -- и день обeщалъ быть восхитительнымъ, безоблачное небо было еще подернуто дымкой, какъ бываетъ покрыта листомъ папиросной бумаги необыкновенно яркая, глянцевитая картина на заглавной страницe дорогого изданiя сказокъ. Мартынъ осторожно этотъ полупрозрачный листъ отворачивалъ, и вотъ, по бeлымъ ступенямъ лeстницы, чуть играя низкими бедрами, въ ярко-синей юбкe, по которой шло правильное волнистое колебанiе, по мeрe того, какъ съ расчитанною неторопливостью то одна нога, то другая, вытянувъ лаковый носокъ, ступала внизъ, -- мeрно раскачивая парчовой сумкой и уже улыбаясь, спускалась, на прямой проборъ причесанная, ясно-глазая, тонкошеяя женщина съ крупными, черными серьгами, которыя колебались тоже. Онъ встрeчалъ ее, цeловалъ ей руку, отступалъ, и она, смeясь и музыкально картавя, здоровалась съ Софьей Дмитрiевной, которая сидeла въ плетеномъ креслe и курила толстую англiйскую папиросу, первую послe утренняго кофе. "Вы такъ красиво спали, Алла Петровна, что я не хотeла васъ будить", -- говорила Софья Дмитрiевна, держа на отлетe длинный эмалевый мундштукъ и почему-то посматривая искоса на Мартына, который уже сидeлъ на баллюстрадe и качалъ ногами. Алла, захлебываясь, принималась разсказывать, какiе она видeла ночью сны, -- замeчательные мраморные сны съ древне-греческими жрецами, въ способности сниться которыхъ Софья Дмитрiевна {46} сильно сомнeвалась. И сыро блестeлъ свeжеполитый гравiй. Любопытство Мартына росло. Блужданiя по пляжу, поцeлуи, которые всякiй могъ подсмотрeть, начинали казаться слишкомъ растянутымъ предисловiемъ; зато и желанная суть вызывала безпокойство: нeкоторыя подробности Мартынъ представить себe не могъ и боялся своей неопытности. |
