— Шнурки тоже, — добавил Табби.

— Но вы же помните, как я на вас посмотрел, мэм? Я же не имел в виду, что… — тут парень начал рыдать, вытирая глаза рукавом и возясь при этом со шнурками и подтяжками.

Табби занимался носилками. Просунув ружья и посох сквозь рукава своего пиджака, застегнул его пуговицами вверх, а затем принялся связывать вместе совмещенные стволы, насадив куртку Дженкинса с другой стороны — воротник к воротнику.

— Да, я помню этот взгляд, — ответила Элис, — на ваше счастье. Мне бы его тогда понять… Вот лента с моей шляпки, Табби.

— И еще я бы одолжил шляпную булавку. Хочу связать эти куртки вместе, но мне для этого надо продырявить ткань. Пуговицы не выдержат.

Сент-Ив ослабил жгут и приоткрыл Хасбро веко на одном глазу — все еще без сознания. Потом, затянув жгут снова, они вчетвером подняли раненого и уложили его на импровизированные носилки.

— Становитесь, Дженкинс, — велел Сент-Ив. — Пропустите руку под узел, вот тут, чтобы поддержать. И вы, Табби, тоже, если не возражаете. Мы не можем себе позволить уронить его. Помоги нам боже — хотя бы как временное подспорье, ведь мы не слишком много хотим. Я понесу фонарь. А теперь подняли — все разом!

И, равномерно распределив вес Хасбро между собой, они двинулись вверх по тропе тяжелым ровным шагом.

XLI

СРАЖЕНИЕ

Жюль Клингхаймер сидел в известняковой нише, освещенной его собственной фосфоресцирующей плотью. Голова Мориса де Салля оставалась в клетке, тоже испускавшей зеленый свет. Впрочем, испускала она и кое-что другое, что можно было бы назвать продуктами ментального распада — их наличие ощущалось как крайне неприятный запах. Человек этот был в свое время воплощенным злом, по-своему блистательным, но теперешняя эманация мозга де Салля была в высшей степени идиотичной и по этой причине более злобной — звериное безумие, тяготившее даже Клингхаймера и, похоже, неуправляемое. «А с чего ему быть другим?» — думал он. Голова теперь была вещью — да, наделенной изрядной мощью, — но простой камень мог превратить ее в желе. Жюль Клингхаймер, будучи живым человеком, имел выбор — множество выборов — и переживать из-за какой-то головы не собирался. Вот еще! Клингхаймер пнул клетку и немного изменил положение тела. Теперь он отлично видел хижину, где укрылись мальчишка и Клара. Внутри он заметил еще какого-то старика — должно быть, Гилберта Фробишера. Отныне никто из них не сможет покинуть хижину без ведома Клингхаймера, который с удовольствием избавит мир от обоих мужчин, как только выпадет подходящий случай. Хотя лучше подождать, пока вернутся Флиндерс и Дженкинс, чтобы его руки остались чисты — из уважения к Кларе, чьи чувства пока невинны.

К несчастью, лицо Клингхаймера было перепачкано липкой кровью Шедвелла, что вызывало тошноту — он высоко ценил личную чистоту. Однако раздражение умерялось радостью от того, что этот человек мертв. Именно промахи Шедвелла стали причиной сегодняшнего беспорядка и, уж конечно, всех этих ненужных трудностей с Кларой. Шедвелл поселил в ней глубокий страх вместо доверия, которое можно было бы выпестовать и воспользоваться этим с выгодой. Шедвелл был слабым — мелкотравчатый болтун с грязными мыслишками, и это проявлялось во всех его словах и поступках, делая полезным лишь на время.

Это из-за криворукости Шедвелла они очутились сегодня тут, глубоко под Лондоном, вместо того чтобы следить за приготовлениями к завтрашней свадьбе. Женщины, особенно деревенские девочки вроде Клары, питают особое пристрастие к церемониям. Право же, он будет удивлен, если отношение Клары к нему не изменится после всех этих ритуалов! И тогда Клингхаймер получит возможность показать ей, как все отныне будет.