Однако ты понимаешь: мужчина, который на твоих глазах десять лет назад в первый раз явился из мрака Подземного Венисса, — единственный, кто может сейчас помочь. Тогда он не спешил выходить. Отчаянно щурился на солнце, прикрывая лицо ладонью, точно готовился отразить удар, а свет все равно сочился между пальцами, словно живая вода, и он так радовался этой незамысловатой мелочи, а больше — своему освобождению. Свет, сочащийся между пальцами.

Ты еще помнишь, как расширились его глаза при виде тебя; как рот, не привыкший смеяться, искривился в ухмылке; как ссутулились плечи и восторженно откинулась голова. (И куда что подевалось? Теперь он сущий аристократ; прямая осанка, легкий учтивый смех, интересный собеседник на вечеринках. Но тогда это был мужлан, возникший из темноты.) Запах земли и руды. Почтительное, нежное прикосновение руки к твоей руке.

От прочих, имевших везение или достаточно связей, чтобы выйти на солнце из тоннеля, он мало чем отличался, но почему-то заставил тебя улыбнуться. Ты не могла оторваться от его глаз и поймала себя на мысли: оказывается, не вкусив настоящего мрака, не оценишь свет. Незнакомец ослепил твои чувства. До сих пор неясно, потеряла ты голову с первого взгляда, в тот же миг, или это его любовь своим сиянием разожгла у тебя в сердце такую страсть.

Шадрах поцеловал сначала розовую родинку на твоей левой руке, потом коснулся губами шеи, а потом уже рта — и это у всех на виду, не успели вы перекинуться парой фраз. Позже, когда он миновал наконец пропускные пункты, вы набросились друг на друга в снятой комнате, которая содрогалась от грохота струй улетающих космических кораблей, и вы не думали ни о чем, кроме сладкой тактильной тайны, заключенной в теле близкого человека, так же как ничего не ведали друг о друге, кроме плоти, и не заботились узнать, не мыслили, не были несколько часов. В сумраке. При свете. Сплетение рук и ног, симфония секса с короткими перерывами на смех и игривые разговоры.

Та ночь осталась неповторимой: от вашей страсти затуманились окна, и губы не могли насытиться поцелуями — близнецы, разлученные на слишком долгий срок. Так, как тогда, уже больше не получилось: грубая красота его тела, облитого приглушенным светом, взъерошенные черные волосы и аромат — сильный, неописуемый; аппетитный продольный шрам на внутренней стороне его левого бедра; непостижимая мягкость рабочих ладоней, настолько бледных, что даже при задернутых занавесках казалось, будто они светились; и то, как после он ласково прижимал тебя к себе, поглощал, облекал собой подобно теплому одеялу, и ты превратилась в девочку, что разнежилась на солнце.

Сперва ты любила безумно, безоговорочно, безрассудно — и он отвечал такой любовью, как если бы ты оказалась… нет, не просто единственной женщиной, но единственным человеком на Земле. Поначалу вы были равны. Ты знала город, Шадрах не знал; он пришел из подземного мира, овеянный темной экзотикой. Твои осведомленность и утонченность. Его необычность, его рассказы о местах фантастических, невероятных, небывалых. Долгими темными месяцами после того, как рухнуло центральное правительство и готовился разразиться хаос, ты работала за обоих, помогала ему ориентироваться на кишащих людьми вечеринках-соревнованиях.

В конце концов вы сроднились, и ты была не против, потому что никому не под силу выдержать жаркую страсть без отдыха, без утешения домашнего уюта и спокойствия. Тебя раздражало иное — неравенство, мало-помалу закравшееся в ваши отношения. Это было неравенство идолопоклонства: Шадрах овладел городом, сросся с ним и тут же обрел преимущество над тобой, коренной жительницей, никогда не имевшей нужды в особом мастерстве, чтобы заставить Венисс работать на себя.

Вы сроднились. Но мужчина завоевал город. Исподволь его ласки, белозубая улыбка, даже то, как взрывался набухший член в твоем теле, — все обрело характер изощренного почитания.