Садишься рядом и просто говоришь:

— Привет.

Он испуганно вздрагивает, оборачивается, но тут же натягивает на лицо знакомую маску. Тебя изумляет эта мгновенная реакция: можно подумать, Шадрах ожидал свидания со дня на день.

Молчание. Ты улыбаешься, смотришь на воду. Что он там видит особенного, чтобы любоваться каждый божий день, год от года? Масляную пленку, остатки топлива грузовых самолетов пятилетней давности? Впрочем, каналы мало-помалу становятся чище. Возможно, в самом пейзаже и нет красоты, а привлекают его как раз голубые струи, которые исподволь вплетаются в красный ковер водяной глади.

— Привет, Николь, — наконец выдает он, и ты опять улыбаешься: над его беспечной манерой говорить, над неизменной привычкой глядеть на море, на витрины за спиной, себе на ноги — только не на тебя.

Каково это — быть объектом поклонения? Неуютно. От его тела исходит жар, который почему-то усиливает гигантская стена перед вами, отрезавшая мир за каналами охлаждения.

Ты подтягиваешь колени, обнимаешь их руками.

— Я здесь не по своей прихоти.

А что это, если не прихоть? Хороша причина: твой чокнутый братец снова влип.

Повисает неловкая тишина, которую нужно прервать:

— Не хотела трепать тебе нервы.

— Ты и не треплешь.

Врет или нет? Всматриваешься ему в лицо: как же оно осунулось. Глаза без искры, глубоко запали в орбиты, словно боятся выдать правду. Печальные глаза. Интересно, они были такими еще до того, как ты подошла? От него несет наркотой или кремом после бритья.

— Как на работе? — спрашиваешь ты.

Полусонные воды канала рисуют отражения ваших лиц в зеленых и оранжевых оттенках. Шадрах поворачивается, и у тебя перехватывает дыхание. Взгляд у него старческий, движения медленные, скупые, настороженные. Однако на самом дне потухших глаз тлеют угли гнева.

— Что тебе надо? — говорит мужчина. — Сколько мы не общались, лет пять? И вот пожалуйста, сижу себе, никого не трогаю, а тут ты, прямо чудо какое-то запоздалое. Не иначе, что-то понадобилось. Спасибо, конечно, за сюрприз…

Ты смотришь в сторону — на дирижабль, парящий подобно кожаной морской чайке, и корабли под солнечными парусами, что заходят в канал.

— Я думала… — произносишь ты. — Думала, вдруг вы недавно виделись с Ником. Мы две недели назад собирались вместе пообедать, а он не пришел. Ни звонка, никакого сообщения. Квартира пустая — только это.

Протягиваешь стихотворение. Шадрах нежно берет его двумя пальцами. Ваши ладони соприкасаются. У него шершавая кожа.

Мужчина глядит на бумагу, шепотом читает первые строчки — и сует записку обратно. По лицу невозможно понять, о чем он думает.

— Ну и?

— Ну и где и когда ты его в последний раз видел? Он, случайно, не упоминал, например, о Квине?

— Нет.

— Что — нет?

— Нет, о Квине речи не было. А встречал я его три недели назад.

— Живого, здорового? Что он сказал?

— Работа. Работу нашел новую.

— На десятом уровне под землей?

— Как? — ошарашенно поворачивается собеседник.

— Остаток на кредитке он потратил на еду три недели назад, на десятом подземном уровне. Я даже не знала, что их так много. Зачем его туда понесло?

Но Шадрах уже снова глядит на воду.

Ты берешь его за левую руку. Грубая, заскорузлая ладонь; ей никогда не забыть четверти века суровой жизни в подземельях. Ты даже не помнила, насколько она узловатая. И странный закрученный рубец на тыльной стороне, у основания большого пальца — мужчина всегда пощипывал его, если нервничал, — так вот, это место побагровело, почти воспалилось.