Между тем «пастухи» собрали остатки сильно разбредшегося стада тлей. Они подползали к «воинам» и, чуть приподнявшись на задней и средней паре лап и сильно наклонившись к туловищам сородичей, словно бы щекотали им голову усиками; по окончании этого необычного ритуала из пастей «пастухов» выкатывались небольшие липкие капельки, быстро уменьшавшиеся в размерах, и с помощью жвал и передней пары лап многоногие как бы перекатывали эти капельки вдоль усиков и погружали в пасти «воинов». Однако несколько капелек в пасти не попали, и в воздухе повис новый запах. Деггубэрт, сделав очередной глубокий вдох, внезапно почувствовал удивительную смесь эмоций – торопливости, легкой тревоги, чувства долга и обеспокоенности за кого-то. Ничего в сознании человека в тот момент не могло вызвать подобных ощущений. Он слишком увлекся наблюдением за ходом битвы… Но тут же смотритель понял, что эти эмоции вызываются искусственно, запахом, исходящим от муравьиной жидкости.

«На что-то это похоже… – твердил про себя Деггубэрт. Он неосознанно прижал к носу рукав взмокшей от пота рубашки, и чужие эмоции вскоре оставили его. – На что-то похоже…» И только когда «пастухи» с «воинами» завершили странный ритуал, смотритель понял, что же ему напомнило это ощущение.

Два-три десятка времен назад он побывал в гостях у своей родни, обитавшей в большом кампусе неподалеку от города Сиднея. У тамошних жителей в обычае было вечерами совместно распивать у костра приготовленную необычным образом огненную воду. В нее добавляли мелко перемолотые земляные орехи, какие-то травы, кожуру диковинных фруктов с Островов. Местные поселенцы еще называли их мудреным словом… Что-то вроде «оранж»… Туда же входило крепкое кактусовое вино и свежий сок сладкой агавы. Потом эту смесь варили в большущем металлическом горшке над угольями костра и, пока была горячей, разливали по металлическим кружкам.

Когда кружку, полную почти до краев остро и в то же время возбуждающе пахнущей жидкостью протянули Деггубэрту, пожилой поселенец, его родственник Мэтт-Обжора, назначенный компанией главным по костру и напитку, сказал: «Пей глинтвейн, не бойся. Сперва обожжет рот, конечно, но несильно, а потом станет очень приятно. Да не бойся – пей, это тебе не кусачее многоногое!» – и компания ухнула раскатом хохота, потешаясь над недоумевающим видом Деггубэрта. Смотритель осторожно, чтобы не пролить ни капли, отхлебнул из кружки, еще и еще… а потом наступило странное ощущение, когда кровь по жилам потекла быстрее и горячее, щеки словно загорелись, а в горле запершило… и тогда он отхлебнул еще и еще, затем выпил единым глотком содержимое кружки и довольно выдохнул: «Ох!»… а потом Деггубэрт мало что помнил. В памяти его остались лишь несколько сцен, возникших на миг и пропавших опять, словно картинки в древней книге.

Вот он танцует вокруг костра, один, без пары, высоко поднимая ноги, будто идет по болотистой топи глубокого, загаженного ослами крика… а вот хватает за рукав молодую, крепко сбитую, с пышным свежим телом красотку, чье имя-прозвище так и не зацепилось в памяти, а Мэтт-Обжора потирает ладони и гогочет с глупым видом: «Так мы тебе, Деггубэрт, и жену подберем! С тебя за это причитается!» – и подмигивает, кося глазом на широкий зад женщины, которой явно охота попрыгать не только в танце на поляне, но и где-нибудь в более укромном месте… и вот, наконец, то самое ощущение, когда наутро Деггубэрт очнулся после вчерашнего.