– А знаете, почему он хочет, чтобы вы меня убили? – говорю я. – Чтобы самому не пачкать руки. Я кое-что о нем знаю – о том, что он сделал. За это его надолго упекут за решетку. Если отпустите, расскажу… – Полоса скотча закрывает мой рот, не позволяя продолжить. Кручу головой, но без толку.

– Похоже, в этом что-то есть, Нед, – произносит все тот же тюремщик. – Все верно: зачем твоему отцу платить, если мы отправим ему ее тело?

– Потому что он испугается, что я стану следующим.

– Но она права – твоя семья, кажется, не намерена за тебя платить. Прошло три недели. Твой отец ходит по тонкому льду. Он знает, куда отправлять деньги, и в курсе, что чем дольше тянет, тем больше придется выложить. И все же не торопится. – Молчание. – Знаешь, что твоя мать делала вчера, Нед? Играла в теннис. И не просто играла – она победила в матче. У меня даже фото есть. Разве так ведет себя женщина, у которой пропал сын? Тут одно из двух: либо твой отец не сказал ей, что тебя похитили, либо ей наплевать. Как думаешь, в чем дело?

Мне почти жаль Неда.

Он не отвечает, и тюремщик продолжает нагнетать:

– Мне нужно знать, Нед, ты чем-то разозлил семью? Вот почему им плевать, вернешься ты или нет?

– Они не верят, что вы настроены всерьез, вот и все, – отвечает Нед. – Поэтому вам и надо ее грохнуть. Дайте им понять, что вы безжалостны.

– Может, ты и прав.

– Сам знаю.

– То есть ты не возражаешь, если мы ее убьем?

– Уж сделайте одолжение, – хрипло смеется Нед.

К своему ужасу, слышу, как взводят курок пистолета. Меня охватывает паника; я не хочу умирать вот так, привязанной к стулу. Дергаюсь, пытаясь выпутаться из веревки, крикнуть сквозь скотч, но путы держат крепко. И вдруг – ужасный грохот, в ушах страшно звенит, а затем наступает тишина, такая мертвенная, будто меня и впрямь застрелили. Жду, когда нахлынет боль – но ее нет, только рука закрывает мне рот, чтобы я не издала ни звука, тюремщик прижимает к себе мою голову, не позволяя шевельнуться. Они убили Неда?

– Дерьмо. – Слышу его голос. – Вы правда ее пристрелили?

– Ты сам сказал ее убить.

– Она умерла?

– По мне так да. Пуля в голову обычно смертельна. – Молчание. – Убери тело отсюда, пока все кровью не залило. Позаботься, чтобы его доставили к порогу Джетро Хоторпа. Если не получится подобраться ближе, перебросьте труп через забор. Джетро его быстро заметит.

Веревка, которой я была привязана к стулу, разрезана, меня охватывает шок, все тело обмякает, и меня тащат из комнаты, как тащили бы труп, держа под мышки; ноги волочатся по полу, пока мы не оказываемся в коридоре. Как только за нами захлопывается дверь, тюремщик поднимает меня, прижимает к себе и быстро несет вверх по лестнице, следя, чтобы ноги не ударялись о стены.

В моей каморке он опускает меня на матрас, срывает скотч со рта. У меня шок, я начинаю задыхаться. Сворачиваюсь в клубок, стараясь заглушить боль в груди, но тюремщик не дает: поднимает на ноги и прислоняет спиной к стене. Из глаз льются слезы, я хватаю воздух короткими паническими вдохами, отчаянно пытаясь наполнить легкие. Ничего не получается. В голове мутится. Я умираю.

И тут что-то пробивается сквозь охватывающий меня ужас – глубокое и размеренное дыхание моего тюремщика настолько близко к моему уху, что я чувствую его тепло. Я цепляюсь за него, стараясь дышать в такт, долгий вдох, долгий выдох. Получается не сразу. Мое дыхание замедляется, боль в груди стихает. Меня охватывает дрожь, к горлу подступает горький комок, я сглатываю его и продолжаю дышать – медленно, спокойно.

– Спасибо, – шепчу я, когда обретаю способность говорить снова.

Он прижимает палец к моим губам, призывая молчать.