Поднявшись, он заслоняет солнце. Я вижу только его – и в следующий миг он уходит.

Мы выходим из здания тюрьмы, садимся в машину и выезжаем на трассу. Но вместо того чтобы вернуться к Фицу и Софи, я сворачиваю на первом же повороте и торможу на обочине, подняв облако пыли. Впервые за все это время я позволяю себе взглянуть на отца – взглянуть по‑настоящему, не отводя глаз.

Синяки у него на лице заживают, но нос уже не выровнять. Волосы после бритья по‑прежнему торчат клочками. Он крепко обхватывает себя за плечи, как будто не знает, как распорядиться простором, и даже когда салон накаляется, не опускает стекло.

– У тебя ко мне, наверное, накопилось немало вопросов, – говорит он.

Я смотрю на бесконечную пустыню. В этой пустыне живут дикие вепри, койоты и змеи. В ней человека подстерегают тысячи опасностей. Да и не только здесь. Каждый день ты рискуешь споткнуться о шланг и впасть в кому, съесть ядовитый гриб и умереть. Безопасность не абсолютна, как бы осторожен ты ни был.

– Ты должен был рассказать мне о Викторе.

Он молчит добрую минуту и задумчиво почесывает подбородок.

– Я бы рассказал, – говорит он, – если бы был уверен, что это правда.

От изумления я не могу пошевелиться.

– Что?!

– У меня не было никаких доказательств, просто я… чувствовал. Я не мог оставить тебя с ним, но и в полицию идти со своими ощущениями было бесполезно.

– А что же ты тогда увидел в окно?

Он качает головой.

– Делия, я не знаю, на самом ли деле я это увидел или просто внушил себе. С течением времени я все чаще задаюсь вопросом, не поспешил ли я с выводами. И мне нужно было верить, что нет, не поспешил, поскольку это оправдывало мое бегство. – Он закрывает глаза. – Как оказалось, если хочешь чего‑то достаточно сильно, историю можно переписать по своему усмотрению. И ты сам в это поверишь.

– Ты солгал под присягой? – выдавливаю я из себя.

– Слова просто… сорвались с губ. И после этого – даже когда я понял, что это может спасти мою шкуру, – мне стало очень паршиво на душе. Тогда я подумал, что ты должна меня простить. Я прожил почти тридцать лет в чужом обличье ради тебя. Так что ты могла бы согласиться потерпеть ради меня хотя бы недельку.

Я не рассказываю папе о своих воспоминаниях, так и не прозвучавших в зале суда, воспоминаниях, которые бы подтвердили его давние догадки. Я не знаю, что мне доподлинно известно, а что – порождение моего воображения. Правда не одна, их десятки. Важно, чтобы все они укладывались в одну версию.

Тогда я задаю единственный оставшийся вопрос.

– Зачем ты меня увез?

– Потому что, – просто отвечает мой отец, – ты попросила.

Я сижу на переднем сиденье, упершись ногами в приборную панель. Я закрываю глаза – и лента дороги перестает извиваться у меня перед глазами, и я представляю, что исчезнуть совсем – это очень просто. «Папочка,  – прошу я,  – давай пока не будем возвращаться домой…»

Когда я открываю глаза, на улице уже идет дождь. По крыше словно барабанят невидимки, и я закрываю окна. А вдруг вся наша жизнь определяется не тем, кому мы принадлежим, и не тем, откуда мы родом, не тем, чего мы хотим, и не тем, что потеряли, а только лишь временем, что уходит у нас на переход из одной точки в другую?…

Я смотрю на отца и задаю ему вопрос, который он задал мне ровно одну жизнь назад.

– Куда бы ты поехал, если бы мог поехать куда угодно?

Он ласково улыбается в ответ.