– Ну, мои, мои…– мужчина скривился. – Вызывающие стишата. Эпатаж. Ради славы и не такое сочиняют.

– Олежек!.. – жена только всплеснула руками; глаза у нее были совсем красные, аккуратный носик вспух от слез.

– М‑да!.. Так что, – обратился к 'ней Звездарик, – берете? Он в общем‑то нормален, опасности для окружающих не представляет. Если согласны, сейчас доставим его собственное тело, перезапишем – и, как говорится, любовь да совет. А?

Женщина затравленно взглянула на мужчину за сеткой, на людей по эту сторону, замотала головой:

– Мне такого нормального не на‑а‑ааадоооо! – и с девчоночьим ревом уткнулась Семену Семеновичу в грудь.

3

Далее разыгралась настолько безобразная сцена, что начотдела в самом ее начале поспешил выдворить жену поэта в коридор. Он чуть не выставил туда и Лили, но спохватился, что она – НООС, а тот видывал и не такое. “Некомплект” Майский забунтовал, категорически отказался покинуть пробное тело, вернуться в машину. Такое случалось с “некомплектами”, и, в отличие от принудительного считывания присвоенных чужих сутей (когда злоумышленник, угнетаемый чувством вины, сознавал в конечном счете свой проигрыш и неизбежность расплаты), данная проблема технического решения не имела. Решали ее в Кимерсвильском отделе примитивно, кустарно: Лаврентий Палович надевал тугие перчатки, входил в отсек и бил строптивому “некомлпекту” морду. В удары он вкладывал воспоминания о полученных около “стены плача” обидах. Обычно этого было достаточно: личность осознавала, что в блоках (пси)‑ВМ ей будет уютнее, утекала по проводам туда, а опорожнившееся пробное тело с мычанием валилось на пол. Но для самых стойких и этого было мало.

Сейчас произошел именно такой случай. Распаленный долгим томлением в ЗУ, предвкушением свободы, остервеневший от обиды на жену, которая от него отказалась, не понимающий причин, “некомплект” Майский метался по отсеку, кричал: “Не имеете права! |. Люська, ну погоди мне!.. Угнетатели! Люська, вернись, пожалеешь!”– увертывался от наскоков служителя, отбивался кулаками и ногами, поднимался, когда Лаврентию удавалось его достать… откуда и прыть взялась в этом худом, слабом на вид теле. Наконец ему удалось накатить на служителя носилки, сбить с ног. Тот на четвереньках ускакал в свой отсек, и, когда поднялся там, вид у него был страшный.

– А!.. Что, взяли?! Люська, зараза, вернись! Шакалы!.. – орал “некомплект”, потом вдруг принялся дергать кабели, пытаясь выдернуть разъемы из гнезд.

Это уже было совсем никуда. Служитель вопросительно глянул на начальника ОБХС. Тот кивнул: действуйте. Лаврентий Павлович снял шлем, спокойно пригладил жидкие светлые волосы, обрамлявшие лысину, надел пенсне, взял с полки именной никелированный пистолет с удлиненным дулом и сквозь дверцу навел его на пробника. Налившиеся кровью глаза под пенсне сощурились, плоские губы сжались в ниточку, ноздри горбатого носа выгнулись.

Все затаили дыхание. Лили‑НООС в этой ситуации повела себя, как Лили: заткнула пальчиками уши, взвизгнула и зажмурилась.

– Ах, та‑ак!?–“некомплект” рванул на груди несуществующую тельняшку, шагнул к служителю. – Н‑на, умираю, но не сдаюсь!

– Нэ умрошь, но сдашься, – проговорил тот, спуская курок. Гулко хлопнул выстрел. На теле обозначилась кровавая дырка – под левым сосцом, рядом с зажившим отверстием. Пробник подогнул колени, рухнул на линолеум возле табурета.

– Три “ха‑ха”, пауза, и падает на пол, – произнес служитель и склонил голову, будто ожидая оваций за меткий выстрел.

Но оваций не последовало.