– И все‑таки вы заявились как нельзя кстати! – сказал Сорген.

– Да уж, это точно! Скажи честно, ты уже прощался с жизнью?

– Я настолько устал, что и думать толком не мог, – признался Сорген.

– И скажи еще, почему ты сам нас не вызывал? – строго спросила Хейла. Словно строгая мамочка, отчитывающая глупого сыночка.

– Ночью я пытался, но вы либо были очень заняты, либо уже отключились. А потом я выронил дудочку.

– Растяпа!

– Посмотрел бы я на тебя на моем месте!

– Ахм… нет, спасибо, не хочу.

– То‑то же. А где Хак, Лимбул?

– Зачем они тебе? Я – рядом, разве этого недостаточно? – Хейла нагнулась и поцеловала Соргена, на сей раз в лоб. Он лицезрел груди, рвавшиеся наружу из тесной шелковой рубахи, но его это не волновало.

– Я хочу знать, что с ними, живы ли они, здоровы. Это мои люди! Разве я не должен о них заботиться?

– Фу! Дремучий дурень и наглый мальчишка.

– Дорогая моя, я и Хак вместе путешествуем уже шестой год… Он для меня стал семьей и родиной, в одном лице.

– Какие банальные и ничего не значащие слова… К чему тебе семья и родина, Сорген?

Колдун смутился, не зная, что ответить. Действительно, что теперь для него значат эти два слова? Он попытался найти в себе желание возразить Хейле – и не нашел его. Семья, которая давно переселилась в могилы, и родина, наполненная врагами. Глупая привычка мыслить, как учили в детстве.

– Я устал… – прошептал Сорген, отворачиваясь к стене. – Оставь меня, пожалуйста!

– Ах так! – вспыхнула Хейла. – Хорошо. Я и не ожидала от тебя бурной радости, но поблагодарить за лечение ты мог?

– Ты знаешь, что я благодарен…

– Конечно! Грубый болван. Живы твои холопы, что им сделается! – порывисто встав, Хейла чуть ли не бегом ринулась к выходу. Забыв, что сама закрыла дверь, она едва не вынесла ее, а потом оглушительно хлопнула, когда закрывала. Свечи испуганно вздрогнули, а Сорген почувствовал укол совести. Неужели она у него еще осталась? Только сожалеть о поступках в отношении этой похотливой и вспыльчивой бабы не стоит, не стоит.

А о ком стоит? – спросил он, словно бы сам у себя. Перед открытыми глазами, устремленными в темный угол, где смутно колыхалась густая паутина, плавало окровавленное лицо Орзариса, мягко озаренное непонятной благостью. "Я прощаю тебя, брат!". О, какой соблазн поверить в то, что этот человек был одарен всяческими добродетелями, как полагается существующим лишь в сказках рыцарям Бога‑Облака… Сорген подумал, что он никогда не смог бы сказать в лицо врагу слова о прощении. Скорее бы плюнул, на последнем дыхании вытолкнул пополам с кровью проклятие. Ах, как бы хорошо было бросить все это, прилипшее к нему, как жидкая грязь. Месть, война, служение интересам Черных Старцев. Бросить и удалиться на самый край мира, жить в полном одиночестве и покое. Глупая мечта! Ведь он никогда не сможет успокоиться и простить, ведь так? Его ведет вперед, к битвам и жестоким поступкам собственная воля и необходимость, а не желания трех жаждущих власти над миром старых колдунов. Что бы там ни говорил Келудан, хитрый лис. Кто он такой, чтобы знать все обо всех? Свихнувшийся от страха человечишка, возомнивший о себе невесть что.

Вдруг холодная ладонь легла на горячую щеку Соргена и он вздрогнул, почувствовав боль во всем теле.