– А что с Ганусом?

Она перевернула кусок мяса другой стороной. Из-за черноты и огня начинали проступать желтоватые ребра трупа. Дебрен старался не смотреть на то, что еще недавно было лицом смолокура.

– Разум велел прихватить его с собой. Голый – не голый, на несколько клепсидр заменил бы мне больную ногу. А будучи чудовищем, я могла бы еще и теплой крови напиться, когда он уже совсем окочерыжится.

– Еще можно кожу содрать и сварганить себе нижнее белье, – подсказал Дебрен. – Знаю я эти солдафонские сказки. Но я спрашиваю тебя не о теории искусства выживания, а лишь о практике. Что ты собираешься делать?

Она ответила не сразу.

– Ты дошел бы голым до станции? – спросила она, передвигая бифштекс с живота смолокура к бедрам. Сгоревшие кишки лопались, а то, что из них выделялось – в основном в виде пара, – могло здорово подпортить аппетит. Несмотря на это, ни он, ни она не отодвинулись от трупа ни на палец. Ленда даже встала, расставив ноги, над менее жирной грудью, впуская под рубашку столько тепла, сколько удавалось. Вся она посинела, промокла и даже стала шершавой из-за гусиной кожи. Дебрен грел руки и не думал ее осуждать.

– С Ганусом? – Она кивнула. – Без проблем. Это близко. Если б ты не петляла, запутывая следы… Хочешь, чтобы я его проводил? Отпустишь нас живыми?

– Если дашь слово, что больше за мной ходить не будешь.

– Ты по-женски непоследовательна. – Он расстегнул тулуп. – Ты же нисколько мне не веришь. Я же паршивый лгун.

– Замолкни.

Он скинул тулуп, глянул под мышку на исцарапанный бок, а потом как бы невзначай накрыл кожушком спину Ленды. Она не возразила. В лице у нее была неуверенность, немного злости, немного насмешки и – где-то очень глубоко в глазах – печаль.

– Вместо слова, – буркнул он, вдруг смутившись.

– Что значит: вместо слова? – Она старалась говорить резко, но это не очень получалось. – Ты, кажется, не понял.

– Понял, княжна. Без похвальбы – я человек разумный. А поскольку ценю простоту, то объясню простыми словами. Так вот я не могу поклясться, что отстану от тебя раз и навсегда. Во всяком случае, не сейчас. Потому что пришлось бы солгать. Возможно, когда-нибудь. Я знаю… думаю, ты мутирована, знаю, что чужого ребенка носишь. Но мужа рядом с тобой не вижу. А если увижу, то дам ему по морде за то, что он велел тебе под юбкой носить. – Ленда вся покраснела, но ей удалось не изменить выражения лица. – За железяки, ржавчиной тронутые, за бедра исцарапанные, пролежни и постоянно гноящиеся раны. Я понимаю, сердце не камень, и ты можешь бескорыстно любить скота, который так обращается с женщинами. Может, даже именно за такое обращение. По принципу: "Коли бьет, значит, любит". Бывает, с этим я ничего поделать не могу. Но пока я этой любви тысячу раз собственными глазами не увижу, ничего обещать не буду.

– Любви? Тысячу раз? О чем ты болтаешь? Может, собираешься у меня под периной сидеть и подглядывать, как я трахаюсь? После ста раз тебе надоело бы.

– Не будь вульгарной, Ленда.

– Вульгарность у меня в натуре, – криво усмехнулась она. – Видишь: на трупе себе бифштекс поджариваю. Согласись, это верх невежественности. Так что одевайся, пока я добрая, и убирайся отсюда. Не по пути заместителю главного телепортовика с такой грубиянкой.

– В том-то и дело, что по пути. Одна ты и мили не пройдешь.

– Какое тебе дело до чужой бабы?

– Если ты рыцаря Бошко собой осчастливила, то уже не чужая.