– Боже, мне только этого не хватало! – Затем мужская рука втянула полицейского в дом, и он услышал звук захлопнувшейся за его спиной двери.

Воздух внутри был таким тяжелым и спертым, что Перро почувствовал удушье и его слегка затошнило. Он покрепче прижал к боку шлем и постарался глубоко не вдыхать.

– Какого черта вы здесь делаете? – крикнули ему прямо в ухо.

– Мистер Холлингсворт?

Мужчина еще раз воззвал к Господу нашему Иисусу Христу и, спотыкаясь, побрел в глубину дома. Констебль опасался, что он вот вот врежется в одну из декоративных колонн архитрава, окаймлявшего вход в гостиную, но нет, мужчина неуверенно продолжал движение к креслу. Наблюдая за ним со своего места у входной двери, Перро предположил, что это то самое, в котором и находился владелец шлепанцев, когда констебль узрел их в прорези для почты. Подушка кресла низко просела, словно на ней долгое время лежало какое то свернувшееся клубком огромное животное. Подойдя вплотную к креслу, Холлингсворт несколько раз растерянно огляделся, будто не понимая, как и куда садиться, а затем рухнул на продавленное сиденье.

В нерешительности Перро стал осматриваться. Задернутые бархатные шторы почти не пропускали дневной свет, однако лампа на ножке в виде золоченого ананаса под гладким кремовым полотняным абажуром была включена. От вазы с завядшими розами, листья которых давно высохли и почернели, исходил отвратительный запах гнили. К нему примешивались и другие: алкоголя, сигарет, чеснока и чего то еще. Перро он показался знакомым, но в тот момент определить его констебль не смог; на самом деле это был запах пресловутого глутамата натрия. На непокрытом скатертью дорогом столе с инкрустацией в беспорядке громоздилась грязная посуда и контейнеры из под полуфабрикатов. В некоторых были остатки пищи и косточки. Над ними кружил рой мух.

Рассудив, что приглашения ждать придется долго, Перро придвинул к себе стул с прямой узкой спинкой и уселся на почтительном расстоянии от стола. Шлем он положил на пол и переместил на поясе впившуюся ему в живот рацию. Беседу Перро начал издалека. Кивнув на пищевые контейнеры из фольги, констебль сочувственно сказал:

– Вижу, вам приходится самому заботиться о себе.

Алан Холлингсворт не отвечал. Взгляд его не отрывался от стенных часов с фонтаном расходящихся хрустальных лучей и позолоченными знаками на циферблате. Он выглядел ужасно. Волосы спутались и сальными прядями падали на лицо. Он не брился несколько дней, судя по виду, а судя по запаху – даже и не мылся. На рубашке под мышками темнели пятна пота, в уголках глаз и губ скопилась спекшаяся желтоватая масса.

Подумав, что с охотой отдал бы половину будущей пенсии за открытое окно, Перро набрался смелости высказать это вслух. В ответ Холлингсворт заорал: пусть, мол, полисмен говорит, какого черта ему надо, и убирается из дома к чертовой матери.

– Тут вот какое дело, сэр, – продолжал Перро, отмахиваясь от особо крупной навозной мухи, – до нас дошло несколько тревожных… э э… – он хотел сказать «слухов», но подумал, что это будет похоже на распространение сплетен, – несколько тревожных запросов относительно местонахождения вашей супруги. Надеюсь, вы понимаете, что мой визит к вам не вызван какими то подозрениями, обвинениями в ваш адрес или опасениями по поводу благополучия вашей супруги. Это не более чем рутинная полицейская процедура.

Алан внезапно обхватил голову руками. Он съежился, плечи его судорожно задергались, из глотки вылетели странные, истерические звуки. Хриплые рыдания, а быть может, нервозный смех. Внезапно Холлингсворт откинул голову назад так резко, как будто хотел сломать себе шею, и Перро увидел его лицо.