…Дом покойного фельдшера Степаниды Николаевны был единственным на всю деревню, что, призрев обычаи, не выходил окнами на улицу, а прятался в глубине двора за разлапистыми яблонями, вишнями с покрытыми лишайником искривленными стволами, могучими кустами давно не облагораживаемого крыжовника и смородины. Грядок на подворье видно не было. Но судя по разновеликому бурьяну, когда-то они — были, но сейчас неравномерно заросли.

Смирнов, солидно поругивая криворукого хозяина, шел впереди. Подойдя к крыльцу дома с освещенными окнами, расстегнул кобуру, намекая, что на ночь глядя миндальничать не расположен. Поднялся по четырем прогнувшимся ступеням и, не прибегая к политесу, без стука открыл дверь и шагнул в совершенно темные сени.

— Ой, ёжкин кот! — одновременно со звуком падения чего-то пустотелого железного, раздался вскрик. — Бидон, зараза! Ничего на месте не стоит!

Сыщик задержался, подождал, пока старший лейтенант откроет дверь непосредственно в дом и падающий оттуда свет осветит сени. По узкому замусоренному всяческой рухлядью проходу прошел в прихожую, по сути, обозначенную только вешалкой для верхней одежды. Перешагнув порог, гости сразу попадали в искривленную гостиную.

Кривизну гостиной придавала печка, пятившаяся задом в главную комнату, передом выходящая на кухню. Когда-то эта комната была весьма шикарной по деревенским меркам: полированный чешский гарнитур, плюшевые кресла и диван. На стенах бра и репродукция Брюллова «Итальянский полдень», где пышнотелая брюнетка ощипывает виноград.

Сейчас всю полировку и Брюллова засидели мухи, плюшевые кресла продавились, ободрались. Бра висели криво, выступая в унисон с воротами.

Но прежде всего, в гостиной было совершенно пусто, если не считать равнодушного серого кота невероятных размеров. Скорее всего, конкретно этот кот и ободрал обивку кресел, поскольку предположить, что их долго и упорно полосовали вилками — совсем невероятно.

Кот свысока поглядел на ушастого старлея и появившегося майора, зевнул, оттягивая уши далеко назад. И спрыгнув с дивана, неспешно направился к пустой миске, носившей следы молока. Сел перед ней, оплел хвостом лапы и как бы спросил: «Ну? И чего пришли? Молока хозяину налейте».

Старлей Алеша на котяру — ноль внимания. Пустился обходить две спальни, куда вели межкомнатные двери.

— Пусто! — доложил довольно быстро.

Станислав прошел на кухню, потрогал еще теплый чайник, стоявший на плите. Полюбовался натюрмортом из яичницы, нарезанного крупными ломтями сала и малосольных огурцов…

Совсем недавно Редькин здесь закусывал: на столе осталась недопитая бутылка самогона. Но вот сколько было собутыльников?… С десяток пустых стаканов и стопок расположились по всей площади немаленькой столешницы. Какие-то из них были запыленными, какие-то не очень, но все были мутными, наспех сполоснутыми, с полосками застарелой грязи.

Подобные натюрморты Гущин видел не единожды, читал их как букварь. Место, где у окна сидел хозяин дома определил, бросив первый взгляд: Редькин выпивал с удобством — заполненная окурками пепельница поблизости, снедь концентрируется вокруг тарелки с наплывами застывшего яичного желтка. Но гость здесь, вероятно, был и, скорее всего, один. Поскольку рядом с тарелкой хозяина стояла еще одно блюдо с полосками яичного желтка.

Стас обернулся на звук открываемого холодильника. Увидел, как Глеб безмятежно снимает с полки литровую банку с молоком. У ног Капитонова вьется толстый серый кот, таки выпросивший провианта у гостей…

Станислав поморщился. Он не любил когда кто-то, что-то без спроса трогает. Но промолчал, поскольку дом Редькина никаким местом преступления по сути не был.

Выйдя из кухни, майор свернул в дверной проем смежной с гостиной спальни и сразу понял, что здесь когда-то обитала мама Федора.