|
– Жюстен очень набожный мальчик, он ни разу нам не соврал, – рассказывала Мегрэ сестра монахиня, ведавшая ризницей. – Случалось, он не приходил на мессу… Он мог бы сказать, что был болен… Ом же откровенно признавался, что у него не хватило духа подняться спозаранку в такой холод или что ему приснился плохой сон и он не выспался… А священник, только что отслуживший обедню, посмотрел на комиссара своими светлыми стеклянными глазами святого: – Почему вы думаете, что мальчик выдумал всю эту историю? …Теперь Мегрэ знал, какие события разыгрались накануне в ризнице. Жюстен, стуча зубами, исчерпав все доводы, был в нервном припадке… Но запаздывать с обедней нельзя, и сестра монахиня из ризницы, предупредив старшую, заменила Жюстена. И только минут через десять старшая сестра догадалась позвонить в полицию. Конечно, надо было бы сразу же приехать в церковь, ибо все почувствовали – что то произошло. Но дежурный сержант ничего не мог понять. – Какая старшая сестра? Старшая над чем? Тихо и неторопливо – как говорят в монастырях – ему снова сказали, что на улице Святой Катерины совершено преступление. Однако прибывшие агенты ничего не нашли – ни жертвы, ни преступника… В половине девятого утра Жюстен, будто ничего и не случилось, пришел, как обычно, в школу, а уже в половине десятого в класс ввалился приземистый, кряжистый человек, по виду боксер. Это был инспектор Бессон, известный своей грубостью. Бедный мальчуган! Добрых два часа его допрашивали в мрачном здании комиссариата, где невозможно было продохнуть от табачного дыма – вытяжка почему то не действовала. Причем допрашивали его не как свидетеля, а как обвиняемого. Все три инспектора – Бессон, Тиберж и Валлен – по очереди старались засадить его под арест, пытаясь добиться хоть каких то расхождений в его свидетельских показаниях. В довершение всего за сыном явилась мать. Она сидела в приемной вся в слезах и, всхлипывая, повторяла без конца: – Мы честные люди и никогда не имели дела с полицией. Мегрэ, проработавший почти всю ночь, приехал в комиссариат только к одиннадцати. – Что здесь творится? – спросил он, увидя голенастого, нахохлившегося Жюстена. Он не плакал, только лихорадочно поводил глазами. – Парень хочет оставить нас в дураках. Издевается над нами. Настаивает, будто видел на улице труп и даже убийцу, убежавшего при его приближении. Однако четыре минуты спустя по той же улице прошел трамваи, и кондуктор ничего не заметил… На улице полнейший порядок и никто ничего не слыхал… Наконец, когда через четверть часа на место происшествия прибыла полиция, оповещенная какой то сестрой, на тротуаре ничего не было – ни единого пятнышка крови… – Зайдите ко мне в кабинет, дружок. И Мегрэ оказался первым в тот день, кто не назвал Жюстена на «ты». Первым он обошелся с ним не как с фантазером и упрямцем, а как с маленьким мужчиной, Он заставил его пересказать всю историю и держался спокойно, просто, не перебивая рассказа и не делая замечаний. – Вы будете по прежнему прислуживать в церкви? – Нет. Больше я не буду туда ходить. Очень уж страшно… А ведь это, право, была большая жертва. Конечно, мальчуган был набожен. И он вкушал поэзию первой мессы в таинственной тишине храма. Но, кроме того, за каждую обедню ему платили, – правда, пустяки, но вполне достаточно, чтобы скопить немного денег. Ведь ему так хотелось иметь велосипед, а родители не могли сделать такой роскошный подарок. – Я попросил бы вас еще разок сходить туда завтра утром. |
