— Мы так благодарны тебе, Гид, — сказала она. — Ты самый лучший из всех, кто сегодня приезжал. Вот выйду за тебя замуж и все тебе верну сполна. Не я буду, если не так.

Я начал мямлить что-то, мол, не хотелось бы вселять надежду, но она обняла меня и стала целовать. И так всю дорогу до Талии, я едва управлялся с лошадьми. И впрямь, она сумела скрасить наше грустное путешествие.

— Помни, что я тебе сказала, — шепнула она, когда мы въезжали в город. Она была бледна и взволнована, холода мы совсем не чувствовали.

Мне самому пришлось будить сестру миссис Петерс, потому что все боялись собаки, а я отогнал ее кнутом. Зажегся свет, Петерсы сгрудились в гостиной, закутанные в одеяла и потешно смахивающие на индейцев. Сестра их приняла, я получил назад пару одеял и поехал домой. Но сначала выбежала Мейбл, повисла на мне и висела не меньше десяти минут.

— Приезжай меня проведать, — сказала она. — Мне будет так одиноко.

Для Петерсов настала тяжкая пора. Все, кроме Мейбл, уехали в какой-то городок в Арканзасе, откуда были родом. А она нашла работу в бакалейной лавке, сняла комнату у одной вдовы и принялась за созидание своего доброго имени. Она оставалась беднее бедного, и только спустя много времени ей удалось справиться с нищетой.

9

В октябре трижды случался сильный дождь, а во вторую неделю ноября — такой ливень, что уровень осадков составил целых три дюйма. Весь наш край снова расцвел, травы подросло больше, чем скота, и мы поняли, что легко перезимуем.

Однажды утром отец послал Джонни проверить, не прохудилась ли где запруда, а мне велел запрягать фургон — мы с ним едем в Талию.

— Ну вот, так и быть, — сказал он, когда мы были в пути. — Пожалуй, дам тебе в этом году посеять немного пшеницы. Поглядим, что ты за фермер. Сегодня купи себе семян. И не лопни от злости, — добавил он.

Я в самом деле готов был лопнуть.

— И вообще, заткнись, — продолжал отец. — И так целое утро зуб болит.

— Зуб тут ни при чем, — сказал я. — Как мне кажется.

— Я не спрашиваю, чего там тебе кажется. Я просто хочу сказать, что не могу слушать всякую болтовню при такой боли.

— Я не собираюсь делаться фермером, — заявил я. — Это сообщение твой зуб выдержит. Ты не в себе. Нам ведь скотину нужно покупать.

— Да врежь ты этому мулу, — сказал папа. — Шугани от канавы, нечего ему жрать по пути. Скоро будет засуха, помяни мое слово, несколько сухих лет. На будущий год пригодится все наше нынешнее сено, поэтому я не хочу, чтоб стадо разбухало. А тебе не помешает поучиться фермерству.

Я тут же подумал о Панхендле. Нужно совершить что-нибудь из ряда вон, чтобы привести отца в чувство. Может, он остынет, если я на некоторое время смоюсь.

В Талии мы купили семена, а пока я их грузил и торчал в кормовой лавке, пытаясь выторговать по дешевке у хозяина полтелеги хлопковой шелухи, папа сходил к дантисту и избавился от зуба.

— Три доллара выкинул, — сказал он. — Когда прохудится следующий, ты мне сам его выдерешь.

— О'кей, — сказал я. — За два с полтиной. И ездить никуда не нужно.

— Когда же прекратятся эти северные ветры, — сказал он. — Кровь стынет.

По дороге домой мы разговаривали мало — до самого Бугра Идиота. Оттуда была видна усадьба Тейлоров на плоском верху холма, а на западе — подкопченный сарай Петерсов.

— Ты как думаешь, на которой из этих девок ты женишься? — спросил отец.