— Он не приглашал, — она пыталась не плакать, но слезы все равно текли из глаз. — Он, кажется, в Оклахоме, его нет уже целый месяц. Но ведь я ему обещала.

— Милая, он, может, и не приедет, — сказал я. — Ты же не хочешь пропустить танцы?

— Не хочу, ты знаешь, что не хочу, — сказала она. — Но он не велел ходить без него. Так что, видно, мне больше танцев не видать.

— Ну уж, это ни в какие ворота не лезет, — сказал я. — Высечь бы тебя как следует. А Эдди что за тип? Разве так поступают с девушками!

Я обнял Молли, и она уткнулась мокрым лицом в мою шею.

— Эдди не считается, — сказал я. — Ты сама это знаешь, Молли.

— Я иногда жалею, что ему обещала, — сказала она. — Но я обещала. А ты — мой любимчик.

Мы просидели долго, мало говорили, много целовались и ни разу не вспоминали ни Эдди, ни танцы. Ушло, стало вдруг безразличным. Просто было хорошо сидеть с ней.

— Останься поужинать, — попросила она. — Мы зарезали теленка, поедим мяса. Папа, кажется, сегодня не вернется, но я точно не знаю.

Я решил остаться. На всю ночь, если она захочет. Пошел подоил коров, задал им корму, наколол дров, чтобы Молли хватило на все холода. Свою лошадь поставил на гумно. Мы поужинали и здорово развеселились. Нашлась кукуруза, и мы отправились в гостиную готовить попкорн. Там царил порядок, видно, старикан сюда давно не заглядывал. При нем гостиная сразу же заполнялась всяким барахлом и пустыми бутылками.

— Тебе не хочется отсюда куда-нибудь уехать? — спросил я.

Мы сидели на полу у камина. Рубашка Молли была расстегнута, отсветы пламени играли на ее груди и шее.

— Это куда же? — ответила она. — И зачем? Нет, я не могла бы уехать. Я хочу жить здесь. И потом, кто бы присматривал за папой?

Попкорн мы посолили и приправили маслом. Когда Молли меня поцеловала, я почувствовал вкус соленого теплого масла. Никогда это не забуду.

— Как ты мне нравишься, — сказала она. — Ты всегда можешь оставаться у меня, когда захочешь. Ты и сам про это знаешь. Верно? А танцы не имеют никакого значения.

Она прилегла, положив голову мне на колени.

— Ты мне тоже очень нравишься. Но для меня все имеет значение. Я хочу тебя и не желаю, чтоб возле тебя кто-то еще крутился.

Она улыбнулась, села и снова поцеловала меня с солью и маслом. Огонь горячил наши лица. Тут вдруг хлопнула задняя дверь, и ввалился в кухню старик. Мы слышали, как он топочет, пытаясь снять сапоги.

Вот беда, мы даже с места не могли двинуться. Потом все же сели, так что, когда он вошел в гостиную, мы с невинным видом жевали попкорн.

— Я здесь, — сказала Молли. — Со мной тут Гид.

— Да ну?

Старик развернулся и потопал обратно в кухню. Было слышно, как он достает стакан из буфета. Он вернулся с полным стаканом в одной руке и бутылкой — в другой. Раньше я никогда не замечал, чтоб он пил из стакана. Он был в овчине и старой грязной шапке-шотландке с опущенными и завязанными под подбородком ушами. Видно было, что настроение у него хреновое, это меня немного встревожило. Я продолжал поедать попкорн.

— Иди, принеси дров, — сказал он. — Холод собачий.

Было непонятно, к кому он обращается — к Молли или ко мне. Я пошел и принес целую охапку.

— Положи сюда, — сказал он.

Я брякнул дрова рядом с его стулом. Он снял перчатки, выбрал подходящее полено и швырнул его в огонь. Молли пришлось отскочить, чтобы искры и пепел ее не достали.